Взлет против ветра - страница 4

Они молчали. За ярко освещенными окнами особняка раздавались веселые голоса и смех оставшихся гостей, в темном небе ярче обозначилась зябкая луна.

— Прости меня, сынок, — внезапно произнес Антон Федосеевич каким-то усталым, старческим голосом. — Я так перед тобою виноват.

— В чем же, отец? — с усилием усмехнулся Аркадий.

— В том, что одного-одинешенького пустил тебя в плавание по жизни, не сумел быть рядом, держать под своим крылом.

— А разве инкубаторные цыплята крепче настоящих? — насмешливо спросил сын.

Антон Федосеевич сердито шагнул в сторону, будто устыдившись неожиданного порыва нежности.

— Я тебе все-таки родной отец, а не инкубатор. Ладно. Пошли. Хозяину нельзя надолго оставлять гостей без внимания.

…Прохладный ветерок плеснулся из открытого окна в лицо Аркадия, и тот передернул плечами.

— Озяб, что ли? — снисходительно спросил Андрей Беломестнов, возвращая его к действительности. — Как хочешь, друг мой Аркадий, а я намерен отдохнуть. — И, зевнув, сразу же стал разбирать постель.

— Будешь спать?

— Нет. Просто с мыслями хочу собраться, а это в горизонтальном положении удобнее.

— Подожди меня, Андрей, я от отца вернусь скоро.

— Идет, — согласился Беломестнов, но вдруг озадаченно воскликнул: — Однако посмотри-ка. Какая оригинальная фотография! Кто это?

В дальнем, плохо освещенном углу мансарды Аркадий увидел большой фотоснимок под стеклом в бамбуковой рамке. Остроносый истребитель с нарисованным на фюзеляже червонным тузом и возле него худощавый поджарый летчик в кожаном шлемофоне и накинутом на твердые плечи реглане. Голова запрокинута, дерзкие миндалевидные глаза нацелены в небо.

— Ас какой-нибудь из батиных приятелей, — зевнул Аркадий.

— Да нет, ты не разглядел. Подойди ближе.

Баталов шагнул к рамке и увидел отчетливо получившиеся на фотографии' два Железных креста на груди пилота.

— Фю-и-ить! — воскликнул Беломестнов. — Может быть, это и ас, да только не советский. Это же фашистский летчик.

— Барон фон Корнов. Отто Корнов, — прочел Аркадий мелкую надпись под фотоснимком, которую его друг не заметил.

— Странно, — проворчал Беломестнов. — Почему же твой отец не вышвырнул к чертям этого гитлеровца?

Аркадий посмотрел на запылавшее гневом лицо друга и засмеялся.

— Нельзя ему выбрасывать фотографию. Это особая история. Вернусь от отца — расскажу.

— Ты звал меня, папа? — спросил Аркадий, входя в небольшую комнату на втором этаже, служившую отцу и кабинетом и спальней.

Генерал сидел за большим письменным столом и делал какие-то пометки на листке перекидного календаря. Был он в модной нейлоновой рубашке с короткими рукавами, серых пижамных брюках и тапочках на босу ногу. Сильные крупные лопатки шевелились оттого, что он писал.

— Подойди ближе, Аркадий, — сказал генерал не оборачиваясь.

Сын приблизился и опустил подбородок на левое отцовское плечо. Увидел лежавшую перед отцом раскрытую красную папку и под нею еще одну, такую же точно.

— Что это?

— Ваши личные дела, сынок. Твое и Андрея.

— И что из них явствует?

Отец ладонью потрепал его по худой щеке.

— Явствует, что вы ой какие еще желторотики.

— Шутишь или всерьез?

— Командующий, да еще в звании генерал-полковника авиации, едва ли будет шутить, разговаривая с лейтенантом о назначении на должность.

— Но отец может?

— Отец может, капитулирую!

Аркадий бросил короткий взгляд на отца — увидел совсем близко от себя седой висок и вспухшие веки. Синяя нехорошая жилка дергалась под глазом.

— Нездоровится тебе, отец?

— Бывает. Но людям это не показываю. Только тебе могу по секрету — единственному наследнику.

— Какое от тебя наследство, — засмеялся Аркадий. — У тебя ни движимого, ни недвижимого. Все государственное. Машина, телефон, этот особняк. 'И все это немедленно утратит связь с тобой. Значит, у тебя только один выход, папа: жить, жить и жить.

— И воспитывать своего непутевого сынка, — закончил генерал и, оттолкнувшись от резных подлокотников кресла, тяжело поднял свое тело. Выпитые рюмки не прошли бесследно. Лицо у Антона Федосеевича было лишено того живого румянца, какой оставляет веселая пирушка у здорового человека, оно казалось серым, застывшим.