Взлом сияния - страница 7

Указательным пальцем Вацлав показал на участок пола перед собой. Затем тихо приказал встать на колени. Я чуть помедлил, но выполнил указание. Понимал, что будет дальше, но не хотел признавать. Однако нежелание считаться с рассудком не остановило процесс – Вацлав вытащил из кармана маленький металлический куб, который после легкого прикосновения большим пальцем разложился в длинный прут. Старик глубоко вздохнул, поднял прут над головой, и тогда я понес первое в жизни телесное наказание.

Первый удар пришелся в щеку – в этом участке особенно чувствительная и мягкая ткань. Полученная травма вряд ли затянется полностью – даже после тщательной регенерации останется шрам. Второй – в макушку – повалил на пол. Лежал на полу и смотрел в толпу. Заглянул в глаза маленькой девочке. Ребенок диву давался от яркого зрелища. Третьим рывком Вацлав хлестнул по руке, пока на пол с щеки текла зеленая жижа. Кто-то в толпе назвал жидкость гнилью, которой являются люджеты. Другой человек слезно кричал о том, что цвет означает жизнь и остатки здравого в обществе людей.

Четвертый удар, по грудной клетке, привел к отключке. Наступила тьма. Из приглушенного гула я попытался выдернуть отдельные фразы. Но разобраться в потоке споров и грязи не получилось. Зато оборвался шум так же быстро, как и начался.

Из файлов памяти выползли картинки. Старик делал так прежде, просто позаботился о том, чтобы все забылось. Но стереть воспоминания бесследно нельзя. Тогда я тоже стоял на коленях, но дома. Вацлав предстал в облаке почти полностью обнаженным. В руках держал черную дубинку. На лице застыла расплывчатая улыбка, поглощенная ослепляющим безумием. А я стонал и дрожал. Мне неприятно и даже мерзко погружаться в воспоминания о том, что происходило дальше. И именно тогда впервые задумался о том, почему Вацлав держит меня слишком долго. Многие пользователи меняют люджетов. Почему не он? Почему я?

– Все должны видеть, что случается с такими, как ты. Просто не оставил мне выбора, – тонкий голос пронзал оглушающий гул толпы, – зря тебя туда повел. Зря. Но ничего, все будет хорошо. Скоро вернемся домой.

Нельзя забывать. Нужно помнить все – до мельчайших подробностей. Должен заставить себя проснуться, ухватиться за воспоминания и запрятать их там, куда нельзя добраться.

Смог, пробудился.

Осмотревшись, увидел, что лежу на покрытом клеенкой столе. Тело стягивали ремни, а голову и ноги сдерживали жгуты, угол обзора невелик. Вацлав нависал над столом – после прогулки по галерее даже не переоделся. Его волосы были мокрыми от пота, а на лице сверкала искривленная улыбка из видения. Старик заметил, что я очнулся, и нежно прикоснулся к моей щеке – той, на которой останется шрам.

– Прекрасно, – упоительно пропел он, – даже страдаешь, как человек.

Я принялся извиваться на столе, пытаясь вырваться из суровых оков. Безуспешно – ремни старик затянул туго, а я не военная машина, разрывать цепи не могу. Аналитические способности позволяли мне понять, что освободиться не удастся, поэтому кривляния на столе рассмешили Вацлава. Он громко хохотал, все слаще приговаривая: «Как человек».

Вацлав что-то нащупал в выдвижном ящике под столом и выудил оттуда остроконечный инструмент. И медленно потянулся с ним к моей шее – ни единая мышца на руке не дрогнула, как у блестящего хирурга. Я зажмурил глаза и делал все возможное, чтобы утащить память в те уголки подсознания, куда ему не удастся забраться. Открыл глаза снова – по его требованию.

– Хватит притворяться, что тебе страшно, – не скрывая раздражения и пренебрежения приказал он, – я должен видеть глаза. Следить по ним – не задел ли чего лишнего, – старик улыбнулся. Зачем он улыбнулся…

Почувствовав жгучую боль в шее, я слегка дернулся и вскрикнул, на что Вацлав – сосредоточенный на работе – никак не отреагировал. Старик плавно вытянул из моей плоти черную трубку, напоминающую то ли вену с застывшей кровью, то ли провод.

– Вообще, ты не должен был проснуться, – заговорил снова нежно, – лучше спи, дорогой. Глаза все равно смогу держать открытыми.

В тот миг я обратил внимание на его руки. Вацлав впервые за долгое время предстал с закатанными рукавами. Свет в его сарае – как стало понятно по инструментам на дальней стене – оказался достаточно ярким, чтобы мне удалось заметить кое-что удивительное. Левая рука старика выглядела упругой и блестящей. Ни одной морщинки или старческого коричневого пятна, коих много на шее и правой руке. Кожа не висит, прожилки мышц выглядывают так же дерзко, как во времена молодости. Я слишком долго рассматривал руки, он это заметил.