Взорванная тишина - страница 13

стр.

Грач рывком разрывает на нем ворот, прижимается ухом к окровавленной груди и отшатывается, ощутив холодную, липкую сырость неживого.

И тогда ему впервые приходит мысль, что все случившееся не простая провокация, что это, может быть, война.

За дальними осокорями всходит солнце, трудно выкарабкивается из цепкой тучи на горизонте. На луговинах тают последние ошметья тумана. Вдали, над камышами, зеркалом сверкает река.

– Несите, – устало говорит Грач. И тут же резко вскрикивает: – Отставить!

Из-за недальнего мыса на безупречную чистоту дунайских вод выползал черный вражеский монитор…

* * *

Втолкнув задержанного в дежурку, Протасов бросается к берегу. Испуганные, бледные в сером рассвете лица светлеют в каждой калитке. Кто-то кричит вслед тревожным голосом, что-то спрашивает.

Его радует, что «каэмка» уже на ходу, рокочет моторами, пускает по гладкой воде зябкую рябь.

– По местам! Боевая тревога!

– Погодите!

Из кустов выбегает группа пограничников вместе со старшиной заставы. Они втаскивают на катер станковый пулемет, быстро и ловко, словно не впервые, пристраивают его на корме.

«Каэмка» резко берет с места, вылетает из-за изгиба протоки на широкую, дымящуюся слабым туманом гладь реки. Встает рассвет, окрашивает воду розовым отблеском зари. Вдали ухают выстрелы: и там, на восходе, и там, где еще лежит серый сумрак уходящей ночи.

– Право руля! – командует Протасов. И тут же отбирает руль у Суржикова. – Готовь пулемет.

– Красотища какая! – спокойно говорит Суржиков. – В такую погоду не стрелять бы, а целоваться.

Это спокойствие матроса вдруг словно что-то останавливает в мичмане, и он говорит успокоенно-ворчливо:

– Погоди, еще поцелуют. С того берега.

– В наших водах?

– Пули о границу не спотыкаются.

И в тот же момент в темной стене правого берега вдруг вспыхивает дрожащий огонек и над рубкой коротко взвизгивают пули.

– Вот суки! – ругается Суржиков. – Товарищ мичман, дайте я его…

– Еще успеешь.

Протасов переводит рычаг на «малый», и катер сразу оседает. На том берегу снова вспыхивает огонек пулеметной очереди, но свиста пуль уже не слышно, только бухающий звук гудит по реке.

– Крупнокалиберный лупит! Это они от пикета.

Катер снова переходит на «полный» и в следующий миг с ходу влетает в узкую протоку за низким сырым островом, поросшим тальником.

Перестрелка на границе все гремит: сзади – редкая, приглушенная расстоянием, впереди – частая, беспорядочная, близкая.

Едва катер выскакивает из-за острова, как над ним снова начинают свистеть пули.

– Товарищ мичман! – Голос у Суржикова просительный, незнакомый.

– Отставить! – зло кричит Протасов и добавляет раздраженно: – Ты что, обалдел? Приказа не знаешь?

Он круто кладет руль вправо, по-снайперски вводит «каэмку» в узкий просвет в камышах.

– Прыгай! – кричит пограничникам.

Перестрелка на нашем берегу гремит совсем рядом. Раскатисто ухают трехлинейки, незнакомо трещат автоматные очереди, словно кто-то большой рывками рвет сухой брезент.

«Кто там? Где? – с беспокойством думает Протасов, выводя катер из камышей. – Как бы по своим не рубануть».

И вдруг видит черные лодки, вдвинутые в камыши. И сразу же от лодок выплескиваются навстречу вспышки выстрелов. Пули бьют по борту, звенит стекло.

– Огонь! – зычно кричит Протасов.

Сразу вскипает вода возле лодок. Камыши шевелятся, словно по ним проходит шквал.

– Вот и прижали! Теперь им хана!

Стрельба в камышах затихает. С той стороны Дуная, уже не опасаясь попасть по своим, запоздало бьют по нашему берегу вражеские пулеметы.

Протасов уводит катер за остров, вплотную притирает его к стене камышей.

– Мы их и отсюда достанем. Суржиков, гляди, чтоб ни один не уплыл.

Суржиков не отвечает. Он перевязывает себе руку выше локтя, держа в зубах конец бинта.

– Стрелять сможешь?

– Да пустяки, – говорит Суржиков. Роняет бинт, быстро подхватывает его и торопливо кивает.

Протасов обходит катер, сокрушенно качает головой, считая пробоины, заглядывает в машинное отделение.

– Эй, дымокур! Как там?

– Порядок! – отвечает снизу глухой голос.

Необычная односложность заставляет Протасова протиснуться вниз, в густой промасленный жар машины. Он видит черные смоляные бока двигателя, словно бы забинтованные, белые, в асбесте, трубы, и на одном из этих бинтов-трубопроводов – четкий кровяной отпечаток ладони.