Взрыв в бухте Тихой - страница 21
— И что странно, — после недолгого раздумья продолжал Бондарук, — по гребням скал бухта была окружена несколькими рядами колючей проволоки…
— Может, у фашистов что-нибудь здесь было? — спросил матрос Коваль.
— Жаль, ты тогда отсутствовал, а то разгадал бы, — насмешливо сказал Кузьмин.
— А может, и разгадал бы!
— Где уж тебе! Ты…
— Да прекратите вы!.. — приказал матросам Бондарук. — Вот друзья, — мягче добавил он, — друг без друга жить не могут, а как сойдутся, начинают один над другим подшучивать.
Это уже успел заметить и лейтенант Шорохов. Причем Кузьмин всегда первым задирал молчаливого, несколько флегматичного богатыря Коваля.
— Мне хочется вон там побывать, видите, где скалы светлее, словно они обрушились от чего-то, от взрыва, например, — показал Бондарук в дальний угол бухты. — Ну, да ладно, об этом после, давайте-ка, пока солнце высоко, еще один участок проверим.
И только они снова начали обследование, как Коваль крикнул:
— Есть!..
— Как это «есть» под тобой не взорвалось! — удивленно-шутливо спросил Кузьмин и направился к Ковалю. Туда же пошел и Шорохов, но Бондарук остановил их:
— Не подходите!..
Он сам тщательно проверил указанное Ковалем место, затем отметил подозрительный участок колышками и только после этого сказал:
— Круглый, даже немного овальный металлический предмет. Может быть и крупнокалиберной миной, и снарядом…
— Откопать его надо и разрядить, — предложил Шорохов.
— Правильно, но как это сделать? Ведь там от времени все проржавело. Дотронешься — и взрыв!.. Уже поздно, идемте отдыхать, завтра утром решим. А вы, товарищ Кузьмин, скажите охраннику, чтобы он сюда никого не пропускал, — распорядился Бондарук.
Морякам в общежитии строителей отвели отдельную комнату, в которой они поставили четыре кровати, сложили приборы, инструменты. После ужина матросы пошли играть в домино, старший техник-лейтенант — в красный уголок, куда его пригласили строители с просьбой рассказать о работе минеров, а Шорохов решил отдохнуть. Он прилег на кровать, а мысль его все время возвращалась к обнаруженному сегодня предмету. Что там такое, удастся ли извлечь этот предмет и обезопасить его?
— …Никакой в тебе политической сознательности нет, — послышался за окном голос Кузьмина, и Шорохов живо представил себе всегда улыбающееся лицо этого матроса с насмешливыми искорками в глазах. — Нет, чтобы послушать беседу, самому что-нибудь умное сказать, а ты — за баян и ходу…
— Ты же сам сказал, чтобы я баян принес. Разрешения я спросил…
— Конечно, тебе, такому, не откажут. Наверное, посмотрели на тебя и подумали: не дай ему, так он общежитие кверху фундаментом поставит.
— Ну, началось… — пробасил Коваль. — Человек ты, вроде, неплохой, а язык у тебя!.. Ради красного словца не пощадишь ни матери, ни отца. Уж лучше сыграй что-нибудь.
— Сыграть? Это можно, только аудитории я что-то не вижу. Есть один слушатель, да и тому слон на ухо наступил. Если бы девушки были!..
— Играй! Кончится беседа — они сами придут.
— Так и быть, слушай свою любимую, — и Кузьмин заиграл что-то маловразумительное.
— Да брось ты эти буги-вуги, — остановил его Коваль. — Если бы я умел — такое бы сыграл!..
— «Турецкий марш» Моцарта, соло на барабане? — насмешливо спросил Кузьмин и снова заиграл на этот раз украинскую народную песню. Звуки росли, переплетаясь, нежная и немного грустная мелодия звучала в тишине ночи.
негромко запел Коваль.
Песня лилась и лилась, и как-то радостно, хорошо становилось на душе у Шорохова. Вот закончился последний аккорд, но мотив, казалось, еще звучал. Кузьмин снова заиграл какую-то очень знакомую мелодию, но, где, когда ее слышал, Виктор вспомнить не мог.
Неподалеку раздались голоса, смех.
— Ну, пошли!.. — сказал Кузьмин, обрывая игру.
— Они же сейчас сюда придут!..
— Сколько раз я тебе говорил, что иногда думать надо, — в голосе Кузьмина по-прежнему звучали насмешливые нотки. — Ведь они здесь такой трам-тарарам поднимут, хоть святых выноси, а людям отдыхать нужно…
Тихонько наигрывая, матросы ушли. Вскоре и голос баяна, и девичий смех замерли в отдалении. А сон все не шел. Шорохов повернулся на бок, затем опять лег навзничь, несколько раз поправлял подушку, но заснуть так и не мог: думы о завтрашнем дне не давали покоя.