Я ищу детство - страница 6

Почему они, сёстры Сигалаевы, так часто поют, дурачатся, играют на гитаре, бегают в магазин, развешивают во дворе бельё на верёвках, а я петь не умею, играть ни на чём ещё не научился, в магазин меня не посылают? «В чём же здесь дело?» — думал я, вечно погружённый в эти одинокие и грустные свои размышления. Мне казалось, что тут допущена какая-то несправедливость — почему они, сёстры Сигалаевы, почти всегда всем довольны и почти никогда не бывают ничем озабочены? Неужели они никогда не мучаются теми проблемами, над которыми мучаюсь я сам, например: неужели я умру? неужели умрут мои мама и папа, как умерли дедушки и бабушки? а вдруг, если я умру и меня закопают в землю, это будет просто ошибка, и я очнусь под землёй — и что же тогда будет?

Наблюдая за семьёй Сигалаевых ежедневно, сталкиваясь с каждой из сестёр по нескольку раз на день, я отчаянно завидовал их какой-то изначальной коллективности и нерасторжимой никакими, даже самыми враждебными, обстоятельствами сплочённости. Они все, сигалаевские девчонки, были как бы объединены (уже только одним фактом рождения в одной семье) некоей неподдающейся никакому распаду идеей (это уже мои теперешние мысли), как бы подчинены какому-то высшему смыслу жизни, который не мог быть опровергнут ничем и никогда.

Короче говоря, с самого раннего своего детства, насколько я сам себя помню, я испытывал жгучий интерес к многоголосому и шумному быту рыжего семейства Сигалаевых. Я тайно наблюдал за всеми сигалаевскими сёстрами, часами думал о них, сравнивал одну с другой, фиксировал детали их поведения, оценивал успехи у мальчишек с нашего двора, анализировал свои собственные чувства к ним. За двадцать два года жизни на Преображенке на всех стадиях своего возраста я последовательно испытал острую влюблённость во всех сигалаевских девчонок и прошёл через все человеческие этапы интереса к каждой из них, когда сначала мальчик, потом подросток, потом юноша и, наконец, молодой мужчина испытывает неутолимое любопытство и неизбежную тягу сначала к девочке, потом к девушке и, наконец, к молодой женщине.

Когда старшая из сигалаевских сестёр, Тоня, «сдалась» под ударами сапожного молотка Кольки Крысина (немалую роль здесь сыграли и те деньги, которые лопатой начал загребать Колька за свои модельные лодочки, и это были верные, надёжные деньги, а не те непостоянные и редкие червонцы, которые раньше лишь изредка капали на «вшивый двор» от махинаций мамы Фроси — она была главной добытчицей всего семейства, от старого Фомы и младших братьев толку в смысле достатка было мало), когда Тоня Сигалаева вышла замуж за Кольку-модельера, — в поле моего внимания невольно попал и весь «почтенный» воровской клан Фомы Крысина.

Конечно, нельзя было сказать, что до этого я ничего не знал о семействе Крысиных. Об этом, живя на Преображенке, просто невозможно было не знать. «Вшивый двор» со всеми его живописными обитателями был такой же достопримечательностью Преображенки, какими были и Преображенское кладбище, и Преображенский рынок, и обе Преображенские церкви — никонианская и старообрядческая, и, наконец, небезызвестный Преображенский монастырь, возникший на месте знаменитого Преображенского дворца, где укрывался молодой Пётр от своей сестры Софьи, где происходили допросы и казни взбунтовавшихся стрельцов, где познакомился когда-то юный царь с иностранными жителями слободы Кукуй. (Тот самый исторический Кукуй, о котором хорошо известно из романа Алексея Толстого.)

Наш дом, то есть дом, где я родился и прожил первые двадцать два года своей жизни, отделял от «вшивого двора» только узкий и короткий переулок, в названии которого тоже сохранилась Петровская эпоха. Переулок этот назывался Палочным. Без малого три столетия назад выстраивались здесь в две шеренги преображенские гренадеры со шпицрутенами в руках, сквозь строй которых гнали приговорённого к ударам палками солдата. Саженные преображенцы опускали на его спину шпицрутены и забивали, по всей вероятности, каждый раз несчастного насмерть. (А школа моя, где я окончил первые четыре класса, стояла на улице Девятая рота — тоже отзвук Петровской эпохи.)