Я молнию у неба взял... - страница 26

Из бесед с Константином Эдуардовичем и из личного опыта я уже знал, что все новое, опережающее установившиеся воззрения, все, что заставляет нас переучиваться и расширять угол нашего зрения — все это может стать объектом непонимания. Профессору, который четверть, а то и полвека изо дня в день на лекциях твердит истину, прочнейшим образом установленную в науке, истину о том, что «кислород поддерживает жизнь», вдруг скажут, что «кислород не поддерживает жизни более некоторого ограниченного срока», ничего другого не останется, как выгнать меня вон.

— Отдайте ему должное, — внушал мне Константин Эдуардович, — для него, этого профессора, «ограничение кислорода», которое проповедуете вы, просто невыносимо. Войдите в его положение! Ведь ему приходится переучиваться на старости лет, причем переучиваться радикально! А чтобы этого не делать /ибо переучиваться таким господам не угодно/, почтенный профессор открывает огонь по видимой цели и разит врага.

Предупреждение Константина Эдуардовича не могло приостановить естественный ход вещей: правда об аэроионах стучалась в двери лабораторий и клиник, и ничто не могло остановить этой правды, хотя вопросы эти разрабатывал не врач, а биофизик. Правда жизни требовала своего — признания того, что было уже сделано и того, что еще нужно было сделать. Но нечто очень большое было уже готово, и жизнь сама, помимо воли автора, начинала внедрять его достижения в больницы для борьбы с тяжелыми недугами человека. Это видели в то время лишь некоторые врачи и некоторые не врачи, каким был Константин Эдуардович. Факты твердили упрямо: аэроионы лечат, лечат, лечат…

Уже после моих первых опытов с животными можно было с большой убедительностью утверждать, что искусственные ионы воздуха, или аэроионы отрицательной полярности, бесспорно оказывают целебное действие. Первые осторожные пробы действия отрицательных аэроионов на больного человека дали самые положительные результаты.

Отыскивание в живой клетке электрических явлений упорно из года в год проводилось многими учеными, и они достигли в своих исканиях выдающихся результатов и могли построить электростатическую топографию живой клетки в ряде важнейших органов. Восемьдесят четыре опыта И. И. Кияницына, опыты Броун — Секара, д'Арсонваля и А. А. Жандра, а всего более ста десяти — все говорили о правильности моей точки зрения, но нужна была еще опытная проверка, которую я должен был организовать самолично — вдруг Кияницын чего–либо не учел, хотя предполагать такой промах ученого не было никаких оснований…

Я продолжал экспериментировать с сильно ионизированным воздухом и с большими концентрациями заряженных частиц. Я уже неоднократно после моих опытов в лаборатории профессора А. А. Эйхенвальда /1915 год/ показал, что вата, простая гигроскопическая вата, поглощает все электрические заряды воздуха — все до единого. На сей раз я мог подвергнуть подробному изучению важнейшую деталь опыта Ивана Ивановича Кияницына. Действительно, ватный фильтр длиной в 24 сантиметра /точно такой же длины, как у И. И. Кияницына/, поглощал все ионы воздуха как положительной и отрицательной полярности, так и заряженные частицы разной массы, которые получались мной в любых концентрациях с помощью тонкого распыления воды или порошков.

Установление этого важнейшего факта вчерне решало задачу, которую поставил перед наукой И. И. Кияницын, сам того не зная и даже не подозревая всего значения этой задачи.

Затем следовали другие задачи, вытекающие из решения первой, но уже это решение дало мне повод со всей решительностью и смелостью написать трактат о «биологической неполноценности молекулярного кислорода» и осторожно выступить кое–где с соответствующими сообщениями, за которые Константин Эдуардович меня дружески разносил: «Еще не время, Александр Леонидович! Подождите! Еще не время!» Но я, как молодой конь, не мог уже более стоять на месте и рвался вперед. Я решил, что следующей задачей будет изучение соотношений кислорода и электрического заряда — кислорода, как носителя дополнительного электрона или двух электронов.