Я надеюсь… - страница 17

Шоссе довольно ухоженное, регулярно подновляемое, но степень «правительственности», честно говоря, убывает с каждым годом. Шоссе демократизируется на глазах. Первый раз мне довелось проехать по нему в 1984 году. О, тогда оно еще пребывало в загадочной, аристократической отчужденности от прочих, будничных и разночинных, дорог и тропинок Подмосковья. Въезжавший под сени сосен, почти сомкнувшихся над ним, ощущал горделивый холодок под ложечкой: он ступал на тропу официального успеха.

Помню, как поразили тогда меня, в сущности, случайного здешнего «прохожего», суровость и иерархическая завершенность царивших здесь порядков: нашу "Волгу» несколько раз заставили не просто посторониться, а прямо-таки сунуться рылом в снег, замереть, как замирают при виде опасности мелкие насекомые, освободить дорогу обгонявшим нас или несшимся нам навстречу угрюмо-непроницаемым «ЗИЛам» — этому земному транспорту советских небожителей. По Рублевскому направлению с бог знает каких еще времен располагались дачи высшей советской элиты. Режим Рублевского шоссе бьи точной метафорой режима тогдашней власти.

Где-то с 1986-го стал ездить по этой дороге более или менее регулярно. Не скажу, что моментально, но очень заметно, наглядно, практически на моих глазах исчезли за это время усиленные посты ГАИ, несколько будок сейчас просто-напросто пустуют, наводя меня на мысль о любопытной демилитаризации, «огражданствлении» самой власти, — исчезло некое ритуальное священнодейство: дорога стала дорогой, а не "путем». Рядовой советский дачник, чей горбатый «Запорожец» еще пуще горбится под вожделенной тяжестью раздобытых где-то и прямо на запорожскую спину навьюченных досок, снует себе и снует, как частик на мелководье, по трассе, на которую когда-то шагу ступить не смел. Иностранные номера засквозили на шоссе — возможно, даже слишком густо, ибо, как говорят, всякого рода «СП» стали энергично скупать под загородные офисы» участки и строения в здешних пронзительно русских далях.

Да и количество «ЗИЛов» на трассе, как и в целом по Москве, резко убавилось: перестроечная советская номенклатура мало того что поредела в числе, но еще и перешла с громоздких, в стиле советского ретро, автомобилей на более скромные и экономичные, сразу став куда менее заметной в столичной жизни. Достаточно сказать, что даже Политбюро пересело в «Волги». В 1984 году такое невозможно было представить наяву.

И уже никто никого не сталкивает в кювет властным полосатым жезлом (лица не видно, один жезл вылетает торчком из-за стекла, как само олицетворение власти). Несколько раз видел на этой дороге и автомобиль Президента. Причем однажды различил и его самого: сидит человек на переднем сиденье — почему-то на переднем — и читает газету. Даже «ЗИЛы», кажется, в эпоху гласности стали более проницаемыми.

Не могу сказать, что за эти годы на Рублевке стало больше порядка, но что больше стало человеческого достоинства — это точно.

Шоссе петляет. Эти частые, почти заячьи петли, говорят, закладывались еще в 30-х — чтобы у возможных злоумышленников не было возможности прицелиться. Машина идет легко, после обильных снегопадов в ходу у нее даже появилось нечто санное, немашинное, немеханическое. И все равно дорога на сей раз оказалась минут на десять — пятнадцать длиннее, чем накануне.

… А ведь нигде так хорошо не думается, как в дороге. Особенно в дороге, что так напоминает покойный санный след, эту поневоле к неспешным размышлениям располагающую Ариаднину нить заснеженных среднерусских равнин.

Я думаю о том, что ведь характер власти меняется и под воздействием характера, да что характера — и просто облика женщины, чью книжку вы, читатели, держите сейчас в руках.

Почему?

Да уже одно только появление ее рядом с Властью в 1985 году делало ее, Власть, и обаятельнее, и доступнее, и, если хотите, жизнерадостнее. Моложавее, что ли, что тоже немаловажно, если учесть, что все последние годы олицетворением ее, Власти, выступала сама старость, сама отчужденная от всего мирского немощь.

Красноярск, Норильск, Донецк… Детский сад, Дом ребенка, детский дом… В привычном кругу мужских официальных лиц — лицо женское, привлекательное уже тем, что острее, больнее чувствующее: и радость, и печаль на нем — заметнее.