Я не брошу тебя - страница 15

— Ну, и что мне делать теперь? — Леро вытерла слезы, запачкав лицо кровью. — Сидела, ждала, думала — сейчас еще подойдет, проверит. Подошел, проверил. Порезала. И что? Что мне делать теперь?

Она спрятала лицо в ладони и заплакала. Заставила себя успокоиться, вздохнула глубоко и горько, снова оглядела поляну.

— Сколько здесь вообще ночь — долго?

Хватаясь за ствол и уже не чувствуя острой коры, она поднялась, постояла, наклонилась, попробовала растереть ноги. Царапины и порезы зудели невыносимо. Леро сжала зубы, закрыла глаза, пошла вокруг дерева, перешагивая через рукава корня.

— Какое здесь все острое и колючее...

Обошла мощный ствол и остановилась в том месте, где ее лапал косоглазый придурок.

— Мамочка...

Леро задрожала. Горло перехватило. Мету лежала, скрюченная, на боку, руки за спиной, волосы на лице, тело в грязи, крови и листьях. Леро сделала шаг. Дальше лежало платье Корде, такое ловкое, всем так нравилось... Прямо темное, в стороны под углом прозрачное, у Корде такие красивые бедра, в этом платье вообще — просто с ума сойти. А еще в двух шагах лежала сама Корде — вернее то, что от нее осталось. Красивые ноги, красивые бедра, красивый живот — выше черное месиво, головы и груди нет — листья, пепел, земля.

Леро долго смотрела на Корде, обернулась, посмотрела на корень, куда ее швырнул косоглазый. Откуда она все это наблюдала.

Ей стало гадко, противно, мерзко. Она видела, как эти двое, в трех шагах, насилуют Мету и Корде; слышала каждый вздох, каждый стон, и в сердце с каждым движением все глубже вонзался кол. Она вспоминала себя, свои горячие грезы, как она, наконец, встречает Его, как им хорошо вместе — так хорошо, как никому в Галактике не было, нет и не будет... Как они ночью любят друг друга, нежно и глубоко, а утром уходят гулять в теснину, а с ними мальчик и девочка — сладко спят рядом в комнате...

Леро вцепилась руками в лицо, заплакала, рухнула на колени, в гнилое колючее месиво. Мерзче всего сейчас было вспоминать эти дурацкие упражнения, которые она добросовестно делала, чтобы быть «в форме». Чтобы Он, когда она, наконец, дождется Его...

— Дура... Какой ужас... Какая дура... Какой ведь ужас... Как стыдно... Какая ведь дура, дура...

Леро поднялась со стоном.

— Чтобы больше без глупостей. Никогда. В жизни! Дура.

Едва передвигая ноги, она обошла поляну. От Сагео и от Небола осталось не больше, чем осталось от Корде. Леро постояла, закрыв глаза, удивляясь, почему ей так все равно. Наверно, потому что они — ей чужие. Гуляли, отдыхали, катались. Просто.

Леро стало больно — совсем по-другому. Здесь, в этом ужасном месте, она по-странному резко ощутила свое одиночество. Вообще, в этом мире. У нее никого, никого, никого не было. Самые чужие — родные родители. (Иначе вряд ли она сорвалась бы так «на озера», даже не предупредив никого, просто надеясь потом позвонить-сообщить: «Ма, у нас все в порядке».) А Он? Какой Он! Их не бывает. Глупая маленькая девчонка. Дура. Какая ведь дура... Эти придурки забрали разрядник, даже не застрелиться теперь. Это просто кошмар.

Леро, едва не падая, добрела до капсулы, прислонилась к борту. Постояла, успокоилась, стала чувствовать холод. Кожа покрылась мурашками. Леро задрожала, прижалась плотнее к остывающему металлу. Из салона несло какой-то специфичной гарью; вонь перемешалась с местной тухлятиной, затошнило. Леро упала на корточки, в пепел сгоревших листьев, обхватила себя за плечи, заплакала снова. Потянула влажное платье, исцарапанное колючками, — короткое, даже колен не прикрыть. Изрезанная кожа зудела, а в капсуле не было даже аптечки. Дураки. И получили как дураки.

Сколько она так просидела — она не знала. Очнулась оттого, что кто-то тронул ее за плечо. Она вздрогнула, подняла голову. Рядом как привидение стоял человек — как будто прозрачный, и растворялся во мраке так же, как листья на ветках вокруг. На голове у него был шлем, лицо наполовину закрыто черной пластиной, в которой отражались последние угли костра. В руке он держал какой-то странный разрядник с длинным стволом — такой Леро видела на картинках.