Я не брошу тебя - страница 55
— Ухожу.
Медленно пройдя между двумя фиолетово-серыми головами, настороженно следящими черными блюдцами глаз, Хайдег отошел на безопасное расстояние и обернулся. Гуммо по-прежнему лежал без движения между животными. Черепахи потеряли к Хайдегу интерес и обернули головы к Гуммо. Потыкав его носами, они отвернулись и неспешно побрели дальше своей дорогой — первая проползла мимо Хайдега и скрылась за ближайшей группой стволов под букетом ветвистых бокалов, вторая неторопливо уползла в противоположную сторону.
Хайдег дождался, пока черепахи исчезнут, вернулся к Гуммо, пнул ботинком, перевернул. Гуммо застонал и пошевелился. Хайдег пнул еще раз. Гуммо закопошился, собрался, поднялся, уселся.
— Суки... Вот суки ведь, суки...
— Они тебя пожалели, кретина — не обзывайся.
— Как больно... — Гуммо застонал, потирая живот.
— Да, такой удар весит немало. Да еще вдруг вот так, — Хайдег хмыкнул. — Поднимайся, — он снова пнул Гуммо и швырнул ему ствол.
— Как больно... — Гуммо поднялся только с третьей попытки. — Суки, поганые, сволочи...
— Заткнись, праведник. Это во-первых. Во-вторых, я тебе говорил. Это на вид они тупые и неповоротливые. Вообще они развивают шестьдесят километров в час. Если тебе неизвестно. А биодинамика у них такая... От импульса боли до полной группировки в панцирь — шесть десятых секунды. При том, что весят под полторы тонны. А ты, как я понимаю, не в курсе, каков минимальный интервал накопления на этой модели? — Хайдег повертел карабином. — Увы, Гуммо, хреново быть идиотом. Если в локальном бое не отключаешь очередь — наслаждаешься своим вторым же разрядом. Рефлекс, как тебе, может быть, неизвестно, теоретически может равняться разряду. А разряд, Гуммо, получен не откуда-то из под радиуса. А вот он, тут, рядом и свеженький. Первый рефлекс твой барьер разливает и уходит в глубокое накопление. Ты в курсе, что бывает вообще? Когда получаешь разряд в интервал накопления? Правильно, Гуммо, — очень часто играешь в плазму. Оно, Гуммо, вообще так. Чем ближе источник разряда, тем глубже пробой. А тут, считай, поджариваешь сам себя. Вероятность игры в плазму зашкаливает за сто сорок шесть процентов. С какого курса Академии тебя прогнали? Ах, это не тебя, это Камбетэ. Земля ему пухом.
— Нам еще долго?..
— Это зависит от тебя, Гуммо, — хмыкнул Хайдег. — Мы здесь в гостях, и встретим еще не одну. Знаешь, иди впереди. Если решишь пристать еще к одной... Я тебя пристрелю сразу, чтобы больше никаких эксцессов. Только не забудь выйти из радиуса, — Хайдег поднял на Гуммо ствол. — Ну! Встал и пошел. Впереди.
— Хайде!.. — Гуммо уставился на карабин, затем на Хайдега. — Ты...
— Встал и пошел. Ну! — Хайдег ткнул стволом Гуммо в грудь.
— У меня тоже. Есть. Ствол, — Гуммо сжал рукоять карабина.
— Ну, так стреляй. Охотник на черепах. Ну?
Гуммо молчал, не разжимая руки.
— Встал и пошел. И быстро. Я тебе говорил, что после такой пачки по этому панцирю мы засветились конкретно. Он теперь скорректируется и где-нибудь схватит приоритет. Нет, я тебя все-таки пристрелю. Что я с тобой разговариваю, вообще?
Они шли весь день, петляя между кустов; восточный кряж приближался. За день им встретилось еще несколько черепах; Хайдег каждый раз предупреждал, что если Гуммо вздумает к ним подойти, то Хайдег заряда не пожалеет. Когда надвинулись сумерки, заросли бокалов-кустов закончились, Хайдег и Гуммо вышли на бугристую плоскость. Вершины бугров поросли пучками полупрозрачной травы, которая сходила на нет к подножиям, обнажая темную серость камня.
Хайдег остановился, Гуммо стал рядом, тупо оглядываясь. Впереди, метрах в пятнадцати, пространство между буграми пересекла черепаха. Гуммо стоял и таращился вслед скрывшейся черепахе, Хайдег озабоченно изучал антураж.
— Привал, — сказал наконец он. — Устал и не соображаю. А антураж самый левый. Это называется «дисперсные группы объектов на базе блюдчатой плоскости». Кам, прости его Космос, уже должен был знать... Поднимаемся вот на этот, — он указал стволом, — и спим.
Гуммо, звеня карабином по гравию, заполз на верхушку бугра и рухнул. Хайдег был уже наверху; пару минут он стоял, все также осматриваясь, затем, наконец, скинул ранец, присел в колючий ковер травы.