Я не легенда - страница 6

стр.

«Это, наверное, странная штука теперь – время доения…»

Сам он питался консервами из банок. Их были полные отделы, занесенные пылью.

«А когда все сроки годности истекут…»

Мысли о том, что это случится завтра, вызывали у него головную боль. Пережить

следующую ночь – для этого требовались уже все его нервы, вся его сила, вся его

воля. Не то чтобы его подстерегала опасность: он обустроил небольшие крепости во

многих кварталах, да и был не из тех, кто позволит ночи застать себя врасплох.

Но, несмотря на алкоголь (шампанское, джин, водка, а ничего крепче он не

находил) и медикаменты (плюс порох, раздобытый в полицейских комиссариатах), каждый вечер ему казалось, что он погружается в ад. Долгие часы абсолютной

темноты (он не осмеливался зажигать свет), абсолютной тишины (он не осмеливался

слушать музыку), когда малейший шум заставлял его вскакивать; и особенно это

жуткое чувство, будто горячий запах теплокровного существа исходит от него, как

жертвенный ладан, стелится по полу, проникает в бог знает какие щели и, окутывая

бедра, спускается вниз, раздражая нюх ста тысяч вампиров с грязными

подбородками. Тогда он стал спать, закутавшись в изолирующие термические одеяла, умирая от жары, исходя п?том и пронзительно крича в кошмарных снах.


Разум потихоньку покидал его, как отъезжающий, что не желает садиться в свой

поезд и сто раз оборачивается к перрону с огорченной улыбкой. Мало пытался

доказать разуму, что тот не должен так поступать, что он ещё нужен ему: он

прогуливался голышом и разрисованный губной помадой, наряжал деревья в

великолепные подвенечные платья, выливал на мостовую ведра голубой краски, а

затем бросал туда все перья из магазина постельных принадлежностей – казалось, что небо теперь было на земле, более реальное, чем настоящее, в своей твердой и

лакированной синеве, мягкое, покрытое облачками пуха без единого пятнышка и

пестрыми осенними листьями…

- Ты видишь, что нужен мне! Ты прекрасно видишь! - орал он. И кружился, взмахивая цветами из органди, нанизанными на проволоку, и искал, с кем бы

поговорить, но никого не было.

Он продолжал бродить по улицам с мегафоном на поясе, время от времени крича в

него: «Есть тут кто-нибудь?» - и эхо его собственного голоса, раздающееся между

зданиями, жалобной пеной катящееся вдоль бульваров, наводило на него ужас.

Его лоб стал тяжелым, как будто у него были широкие чугунные брови, и под этим

весом его сердце разбивалось в лепешку, что вызывало расстройство его умственных

понятий. Он навесил ярлыки на поток мыльной воды, качавшей его мысли («психоз», «шок»), и когда пришел к выводу, что превратился в серийного убийцу, он

расхохотался впервые за несколько месяцев.

Один раз, один-единственный, ему хватило смелости сходить посмотреть. В подвал.

После всего, некрофил – это еще хуже, чем серийный убийца, а он умирал от

желания дотронуться до плоти. Пусть даже холодной. Он хотел найти женщину. Или

девочку. Педонекрофил – это было приключение. Спускаясь, ступенька за

ступенькой, по черной от плесени лестнице, он спросил себя, собирается ли он её

изнасиловать. Он никогда не делал этого раньше. Но он пробовал все эти штучки

из секс-шопов, и те, что надеваются, и те, которые можно трахнуть, а ему нужно

было другое.

Он нашел с первого раза – восхитительную девчонку. Очень хорошенькую.

Темноволосую, изящную, с уже наметившейся маленькой грудью и ещё поцарапанными

коленками. Она лежала у входа в подвал, ногами внутрь, руки вдоль тела ладонями

кверху, одетая в черное платье в цветочек и разорванный кардиган. Волосы, небрежно завязанные в хвост, длинные ресницы, пухлый рот, такая хорошенькая. Но

вот в чем штука – она была мертва. Мертва. Белая везде – нос, уголки рта, кончики пальцев, губы, везде. Рыхлая, как губка, дурно пахнущая плоть. Что-то

копошилось в ее волосах. Мало на четвереньках вскарабкался по лестнице, его

рвало желчью: он дотронулся пальцем до её щеки. Мягкой, как перезрелый помидор.

Он почувствовал: то, что находилось под кожей и должно было быть плотным и

однородным, раскисало жидкой гнилью. Он бросился наружу, сделал резкий вдох: свежий воздух пах дождем.