Я останавливаю время - страница 12
Экзамены в училище им. Фрунзе по неизвестным причинам были отложены на месяц, и я с радостью принялся изучать Ленинград.
Русский музей стал моей резиденцией. Целыми днями я просиживал перед полотнами Айвазовского, Куинджи, Семирадского, Васильева…
Эрмитаж произвел на меня холодное впечатление, и после длительного осмотра, продолжавшегося пять дней, я больше в него не возвращался.
Каждый день я совершал пешие прогулки на Васильевский остров, где находилось училище. Каждый день я промокал насквозь и только вечером просыхал. У меня начался отчаянный кашель, и вот я предстал-таки перед глазами медицинской комиссии. Я мог провалить любой предмет — даже любимую литературу — всякое бывает, когда волнуешься. Но не пройти медкомиссию — это было как гром на голову в ясный день.
— Вы к военно-морской службе не пригодны. У вас хронический бронхит. С подобными болезнями мы к испытаниям не допускаем…
Нет слов выразить мое состояние, мое настроение, мою печаль… Я долго стоял в длинном коридоре. Мимо меня проходили в новенькой форме подростки. Они были веселы, будто ничего не произошло. Сильно стучали каблуками и умышленно громко разговаривали о морской службе, чтобы окружающим было до боли завидно на них смотреть. «Вот мы моряки, а вы кто такие? Понаехали сюда. Все равно из вас ни черта не выйдет!» Да, из нас уже ничего не вышло, вернее, из меня. Я с горечью и слезами на глазах рванулся вперед и чуть ли не бегом выскочил на улицу…
Шел мелкий осенний дождь, но мне было жарко. Лицо горело, было страшно стыдно — проделать такой путь и вернуться ни с чем. Забраковали из-за плохого здоровья, какой парадокс! «Плохое здоровье! У меня плохое здоровье…» Я напряг руку и поиграл мускулами — плохое здоровье! Черт знает что! Я медленно брел по набережной Невы, печально смотрели на меня древние сфинксы и, мне казалось, жалели меня, «слабого, немощного».
Вдали сквозь густую серую сетку дождя рисовался прозрачный силуэт Исаакия, и желтый купол, казалось, был изнутри подогрет золотым огнем.
Все такая же взъерошенная, бежала мне навстречу Нева, и все так же на вздыбленном коне скакал Медный всадник… Ничего не произошло… Не остановилась Нева, не провалился мост лейтенанта Шмидта, и не покачнулась Петропавловская колокольня.
Пешеходы на улице проходят мимо и никакого внимания на меня не обращают, а мне казалось, что сейчас все будут надо мной смеяться: «Провалился! Смотрите на него! Он совсем слаб!..» Странно! Как же так! Ничего не произошло, все на своем месте, и там, за тяжелой завесой дождя, наверное, ярко светит солнышко. Удивительно! Я иду по городу медленно и прощаюсь с Ленинградом. С какой грустной завистью я прощаюсь с идущими по Невскому матросами…
«Прощайте, линкоры «Марат» и «Октябрина», прощайте, балтийские моряки! Мне не повезло! Я так хотел быть с вами, шагать широким шагом вдоль Невы, подставлять лицо резким порывам ветра и вдыхать полной грудью влажный соленый ветер…»
Увы! Прощай, соленый ветер. Нева. Мосты и кони. Прощайте, Куинджи, Пушкин, Семирадский… Мне казалось, что больше никогда я не вернусь в этот одетый в гранит город — город, который в короткий миг я так полюбил.
Вечером, когда лакированный от дождя Невский сиял и переливался светом желтых фонарей, я с маленьким чемоданчиком в руках спешил на вокзал… На этом кончилась моя военно-морская эпопея.
Я испытал свое первое поражение. Впрочем, до сегодняшнего дня я не знаю — было ли это поражением или судьба оберегала меня от чего-то, как оберегала потом всю жизнь.
…Скрылся в туманной дали Ленинград. Стучат вагонные колеса, отчетливо выстукивая: «Не попал, не попал, не попал…»
ПЕРВЫЕ УРОКИ
Москва, 1929 год
«Мне надо рассказать, при каких обстоятельствах я впервые захворал болезнью века».
Альфред де Мюссе. «Исповедь сына века»
Синематограф… Какое чудесное таинственное слово — «синематограф». Синематограф пленил меня, вытеснил мечту о море, заставил приехать в огромную, неуютную Москву.
Уже на вокзале меня встретила шумная, дребезжащая трамваями Москва с ее горластыми торговцами, носившими на голове огромные деревянные подносы с фруктами: