Я останусь - страница 21

стр.

Игорь смеется.

— Только, знаешь, — упершись подбородком в его грудь, — Пашка – собственница жуткая и ранимая очень. И если твой друг ее обидит, ему крепко не поздоровится. Слово даю.

— А ты? — тихо спрашивает Игорь, прищурившись. — Ты тоже собственница жуткая?

И взгляд такой, словно видит насквозь. И в рыжих глазах – смешинки. Смеешься, значит, соседушка дорогой? Ну-ну.

— А я – это я, — бурчу, отвернувшись.  Больше не разговариваем. Ловкие пальцы гладят по голове, и от нежных прикосновений по венам растекается тепло. Оказывается, очень удобно лежать на парне, чувствуя его ровное дыхание и биение сердца. Украдкой обнюхивать его, как самая настоящая кошка, и балдеть от запаха его тела. Пробовать на вкус, едва касаясь губами влажной кожи. Узнавать. Ощущать. Запоминать. И медленно проваливаться в сон. Все-таки ухойдокал меня соседушка своими ласками. Поерзав, устраиваюсь поудобнее. Ловлю рваный выдох. Горячие ладони ложатся на поясницу, прижимая крепче, не позволяя ерзать. Ну и ладно. И так неплохо. И с единственным насущным желанием – выспаться – поддаюсь сладкому искусителю Морфею. И засыпая, слышу тихий голос Игоря:

— Тимыч не обидит Польку. И я тебя, - тихий вздох и прикосновение губ к волосам. - Спи.

Ну я, собственно, и не против.

* * *

Еще не открыв глаза, понимаю – Игоря нет и, причем давно. Странное чувство и до невозможности поганое: просыпаться одной в постели. Переворачиваюсь на бок и подминаю под себя подушку, на которой спал соседушка. Зарываюсь в нее лицом и втягиваю носом его аромат: чуть горьковатый с ноткой табака и коньяка. И в груди расцветает солнечный цветок, тонкими лепестками будоражащий тело и нежностью растекающийся по венам.

Вздыхаю, нервно хихикнув. М-да, Маруся, это уже диагноз.

Раскинув руки, падаю на спину и утыкаюсь взглядом в потолок, расчерченный тонкими полосами солнечного света. А еще через минуту подскакиваю на ноги и вприпрыжку метусь в душ. И пусть Игорь сбежал, чувство неимоверного счастья переполняет меня до краев. Уверена, вернется мой соседушка, как пить дать. И это знание окрыляет, делает почти невесомой, несмотря на тянущую боль в мышцах.

Выбравшись из душа, надеваю вязаное платье с широким воротом, и на кухню. Позавтракать не помешает, а потом решить, что делать сегодня. Занятия с учениками (а у меня их всего четверо) перенесла на посленовогодние деньки. Заказов тоже не поступало, иначе Степа уже вызвонил бы меня. Значит, на сегодня выходной. Взъерошив волосы, улыбаюсь и замираю на пороге кухни. С улыбкой на губах и руками, приподнявшими кудри. На столе стоит бумажный пакет с нарисованным смайликом и надписью: «Съешь меня».  А рядом полный стакан рыжего сока с еще одной запиской: «Выпей меня».

Хохоча, заглядываю в пакет. Запах молока и свежей выпечки пьянит и заставляет желудок заурчать от голода. Маленькие круглые булочки хрустят и тают во рту, сладкие, еще теплые и невероятно вкусные. Как и мой любимый персиковый сок.

Нет, в этого мужчину нельзя не влюбиться. О завтраке позаботился, надо же. Очуметь можно. Я только и успеваю подумать об этом, как на столе тренькает входящим сообщением телефон.

«Просыпайся, красотулечка, и тяни свою прекрасную попу на кухню».

Чувствуя, как щеки заливает румянец, торопливо набираю ответ.

«Моей попе кухня противопоказана».

И представляю, как Игорь сейчас улыбается. И в его янтарных глазах сверкают смешинки. И вдруг до одури хочется услышать его голос и сказать какую-нибудь глупость. Просто, чтобы он там, где бы сейчас ни был, знал, что я скучаю по нему. Просто поделиться своим счастьем. А телефон снова оживает входящим сообщением.

«Твоей попе противопоказаны приключения. Так что дуй на кухню и жди меня».

И желание спросить, как долго его ждать, колет пальцы. Но вместо этого я откусываю кусочек хрустящей булочки и набираю всего пару строк: «Спасибо за завтрак. Уже скучаю».

И плевать на все. Пусть думает, что хочет. Сейчас мне просто жизненно необходимо, чтобы он знал: я рядом и я скучаю. И пусть ответных сообщений больше нет – не страшно. Я не строю иллюзий и не заглядываю в будущее. Мне хорошо с Игорем здесь и сейчас. Остальное неважно.