Я пел прошлой ночью для монстра - страница 13

— С чего бы это?

— Такие вещи нежелательно держать в себе.

— Может и нет.

— Хорошо бы ты о них с кем-нибудь поговорил.

— Для кого хорошо?

Он проигнорировал мою неподатливость. «Неподатливость» — слово, которым в этом месте очень любят оперировать. «Неподатливый» — мягко говоря, ведущий себя как засранец. Этот психо-врач тоже вел себя как засранец, так что мы были квиты. Лучше я не буду говорить об этом, а то заведусь. Мне он не нравится. Сильно не нравится.

Есть вещи, о которых я не люблю говорить, и этого не изменить. Нужно отдать должное этому психотерапевту — он понял, что лучше сменить тему разговора, но записал что-то в своем блокноте. Я знал расклад. Все, что он запишет в блокноте, станет известно Адаму. Рано или поздно Адам, конечно же, поднимет вопрос о моих «навязчивых снах». Адам любит докапываться до сути моих проблем во время наших разговоров, или до сути вещей, которые считает моими проблемами. Он строит догадки на мой счет, и я надеюсь, он оставит их при себе.

Иногда мне кажется, что здесь навязчиво всё и все. Мои сны не оставляют меня в покое, Адам не оставляет меня в покое и все остальные психотерапевты не оставляют меня в покое. Даже мои соседи по комнате — Шарки и Рафаэль — не оставляют меня в покое.

Я здесь уже три недели. До этого я был в другом месте — в больнице. Ничего не помню об этом кроме того, что был серьезно болен. Иногда мне снятся сны о том месте. Все одеты в белое, стены — белые, простыни — белые и пижама на мне тоже белая, что довольно странно, так как я никогда не ношу пижамы. Все ослепляюще белоснежное и, кажется, находится в вечном движении. Мне хочется зажмуриться. Я без сил, перед глазами все расплывается, и меня кто-то зовет.

И вот однажды я проснулся, лежа в кровати номер три. В кровати номер три в кабинке номер девять. Помню, психотерапевты задавали мне много вопросов. Помню, как говорил с Адамом. Он был добр ко мне и так ласково обращался, что мне хотелось плакать. Адам неплохой человек, но он никак не отстанет от меня. Все время приходит и допытывается. На кой ляд ему дались мои воспоминания? Что он ко мне с ними пристал?

Когда я только сюда попал, персонал показал мне окрестности. Здесь с пятнадцать кабинок, расположенных вокруг главного здания, где мы едим и по желанию проводим время. Куча народу торчит там, но я не один из них. Есть люди, которые не переносят одиночества. Я же его люблю.

Адам говорит, что я одиночка.

Я никак не комментирую некоторые из его заявлений. Если я хочу торчать в своей кабинке номер девять, то что в этом, блять, такого плохого? У меня отличная кабинка.

Они разрешают нам курить. Не то чтобы они это одобряют, но все понимают, что у нас есть проблемы и похуже. Да, курение вредно для здоровья. Да, они тут ведут курс «Бросай курить». Мне по барабану.

Курить разрешается только в строго отведенном для этого месте. Все называют его «курительной ямой», хотя, это, конечно же, никакая не яма. Я купил у Шарки две пачки сигарет, когда он у нас появился — он сюда попал через десять дней после меня. К этому времени я уже без курева подыхал. Шарки двадцать семь. Он настоящий болтун — болтает, болтает, болтает. У меня крыша от него едет. Первые несколько дней я жил в кабинке номер девять один, и мне это было по душе.

Я хожу на все назначенные мне групповые занятия. Для меня это почти как школа, только без отметок. Я совсем не против послушать психотерапевтов и крезанутых. Крезанутые по своему очень интересны. Интересны в я-нахер-в-шоке-от-них смысле. Они расстраиваются, злятся, горячатся и все такое. Не то чтобы это было чем-то таким невообразимым, но я присоединяться к ним и проявлять свои чувства не собираюсь. Хватает и того, что я иной раз просыпаюсь в слезах из-за кошмаров. Вот послушать я не против. И если кто-то хочет вывалить на окружающих свои переживания — что ж, меня это не беспокоит. Ну… на самом деле беспокоит, но я не сильно нервничаю, пока рядом есть психотерапевт.

Я должен не только посещать занятия, но еще и демонстрировать здоровое поведение. Походы в столовую — его часть. Проблема в том, что я никогда не хочу есть и никогда ни с кем не говорю. Изредка слушаю. Я сдержанный парень, и это неплохо. Во всяком случае, здесь нам внушают, что нужно быть сдержанными. А в этой столовой происходит драма за драмой. Не люблю драмы. Кто-нибудь плачет, или злорадствует, или ноет, что тут отстойно, или делится своим мнением о каком-нибудь псих-враче, или рассказывает историю своей жизни, или сцепляется с кем-то из-за какой-нибудь совершенно незначащей хрени — меня все это сводит с ума. Адам говорит, что мне нужно делать все, чтобы добиться уравновешенности. Так вот все эти совместные завтраки, обеды и ужины плохо сказываются на ней. Не из-за еды, из-за людей. И, кстати, мне ужасно не хватает выпивки.