Я виноват, Марьям - страница 4

Моя любовь, моя тайна не давала мне покоя, ноша эта для меня была непосильна. Я боялся, что не выдержу и она сыграет со много злую шутку. Вот и решил часть тяжести переложить на другие плечи.

С тех пор, как себя помню, Юсуп был мне другом. Мы родились в одном месяце, Юсуп был на два дня старше, но он гордился этими двумя лишними днями так, словно это было два года. Хоть на два дня, но все-таки он был старше, и я, скрепя сердце, должен был почитать его за старшего.

Моя мама утверждала, что я начал разговаривать раньше Юсупа, а его говорила, что Юсуп стал раньше меня ходить. Дальнейшая наша жизнь показала, что все это верно. Юсуп пошел по земле раньше меня недаром — сейчас он геолог. А я — человек пишущий.

По пыльным аульским улочкам мы скакали с Юсупом верхом на палочках, вместе, словно гранаты, метали в «немцев» кукурузные кочерыжки, вместе мы начали учить азбуку, вместе одолели ее, прочитав вывеску на воротах самого большого дома в нашем ауле. «Кол-хо-з-ми-лли-онер», — прочли мы крупные оранжевые, размытые дождями буквы на темно-розовом фанерном щите, приколоченном к воротам.

Вместе с Юсупом мы пошли учиться в первый класс и вот уже девять лет сидели за одной партой, хотя характеры у нас были совершенно разные.

Он любил стрелять из рогаток в птиц, особенно доставалось воробьям. Я всегда их подбирал и лечил, а когда, дернув ножками, они умирали у меня на ладони, я тайно от Юсупа, боясь его насмешек, хоронил их и, случалось, плакал.

Отец Юсупа был учителем. Они жили лучше нас, колхозников, у них всегда был хлеб, были деньги. Родители баловали Юсупа, он был единственным сыном, три его младшие сестренки в расчет не принимались.

В нашем Доме культуры часто крутили кино. Мы, мальчишки, готовы были на любые, самые рискованные ухищрения, чтобы проникнуть в зал. Когда у нас ничего не выходило, мы сидели под закрытыми окнами и чутко слушали слабо доносившиеся звуки фильма, что сиял в недоступном темном кинозале. Потом кто-то из нас придумал подбирать использованные билеты и подклеивать к ним кусочки контрольных талонов. Перед самым сеансом в суматохе мы проскальзывали по этим тщательно подклеенным билетам в зал.

Но скоро дотошный контролер Магомед, удивленный, откуда мы находим деньги на каждый сеанс, стал рассматривать билеты внимательно на свет и открыл наш секрет.

Дома у нас никогда не бывало денег. В кино я никогда не попадал бы, если бы не Юсуп. Значит, жизнь потеряла бы для меня тогда свою радость.

Юсуп не любил вечерами сидеть в кругу семьи, в обществе сестер и матери. «Мужчина по вечерам должен гулять, а не держаться за материнский подол», — любил он говорить. Он требовал у родителей деньги на каждый новый фильм. Но мужественно пропускал одну картину, чтоб на следующую пойти со мной вместе. Я был очень благодарен за это Юсупу.

В последнее время я охладел к товарищу: мне было не до него. Мысли о Марьям так захватили меня, так заполнили, что я не нуждался ни в чьем обществе. Каждую свободную минуту мне хотелось быть одному. Но когда чувство переполнило до краев мое сердце и ум, чтобы не расплескать его, не пролить перед чужими любопытными глазами, я бросился под верную защиту нашей мальчишечьей дружбы.

Когда я вошел во двор Юсупа, он рубил очень твердую ветку сведены. Я прекрасно помнил эту ветку: мы привезли ее в последнюю нашу поездку в лес, месяц тому назад. Сейчас он никак не мог ее перерубить и злился. Чем сильнее злился, тем слабее были его удары.

— Крепкая, как железо, — сочувственно сказал я, — а горит плохо, брось ее, руби другую.

Юсуп ничего мне не ответил, но по тому, с каким ожесточением ударил он топором, я понял, что теперь-то уже он не отступит, пока не искрошит всю ветку. Пот градом катил с него.

— У тебя топор зазубрился, — сказал я, — таким топором плохо рубить, обожди, я принесу свой, и мы вместе…

Юсуп не успел остановить меня; через десять минут я уже вернулся в его двор со своим топором.

Чурбак был один, и я предложил рубить дрова по очереди. Той ветки сведены уже не было. Я подумал, что Юсуп чересчур быстро с ней справился в мое отсутствие. Мы рубили дрова по очереди, до пота, пока не онемели руки.