Ягоды бабьего лета - страница 9

Сидя на темной кухне — никому из двоих не приходило в голову включить свет, — Игорь страдал оттого, что не мог сказать Любе о вчерашнем разрыве с Викой: в ресторан они ходили на прощальный ужин. Он не мог сказать и о том, что не представляет своей жизни без нее, без Любы. Она все равно бы не поверила, а этими признаниями он не утешил бы ее, а, наоборот, причинил дополнительную боль.

Так и сидели в тягостном молчании, пока не пришел Владик.

Сын давно замечал неурядицы между родителями. Хотя к их частым ссорам он привык, но то, что происходило в последнее время, было не похоже на обычную размолвку по какому-нибудь пустяку. Он это чувствовал и по-своему переживал. Он уже вырос и не требовал от родителей особого внимания, напротив, его устроило бы их безразличие, полное невмешательство в его дела. Но тяжелая атмосфера семейного конфликта вносила определенный дискомфорт в его молодую жизнь. Исчезали беззаботность и легкость существования, возникало неосознанное чувство вины, как будто кто-то требовал от него самостоятельности, смелости и ответственности, а он не был готов к этому, да и попросту не хотел ни во что вникать. Владик старался избегать общества родителей в моменты накала страстей, будь то перебранка или ледяное молчание, когда отец и мать тщательно «не замечали» друг друга, сидя по вечерам перед телевизором. Нельзя сказать, что Владислав сильно страдал, принимая близко к сердцу родительские раздоры. Они частично лишали его внутреннего равновесия, то есть нарушали взаимосвязи в его мире, но мир родителей его мало интересовал. Он был только фоном, антуражем, декорацией для спектакля, в котором главная роль принадлежала ему. «Эмоционально сдержан», — написала в характеристике его классный руководитель. Люба, зная своего сына, горько усмехнулась над этой формулировкой. Ей припомнилась зима, когда она тяжело заболела, слегла с высокой температурой. Встал вопрос: кто будет ухаживать за больной? У Игоря в этот момент была запарка в делах, он буквально не вылезал со своих объектов, сдача которых могла сорваться по ряду причин. Вся надежда была на Марию Владимировну. Но и она, как на грех, расхворалась — обострились хронические болезни. Владик догуливал первую неделю каникул. Он уходил из дома после обеда и возвращался за полночь. А по утрам отсыпался.

После ухода врача, назначившего амбулаторное лечение, так как Люба категорически отказалась лечь в больницу, Игорь заторопился на работу. Уже в дубленке и шапке он вернулся из прихожей к жене, сурово сказал:

— За лекарствами сбегает Владик. И вообще. Здоровый лоб, пора на себя брать ответственность. Хватит в бирюльки играть!

С этим и ушел на свои «объекты». Даже не удосужился за весь день позвонить, узнать о ее самочувствии. А Владик, едва заглянув к матери и пообещав купить лекарства, исчез надолго. Люба не утерпела, встала и на ватных ногах, как будто проваливаясь и увязая в глубоком снегу, по стенке дотащилась до кухни. Владик сидел за столом в наушниках от плеера и ел яичницу, постукивая пяткой в такт музыке. Он не сразу заметил мать, привалившуюся к косяку и, словно рыба, хватающую ртом воздух.

Сын все же сходил в аптеку. Не раздеваясь, прошел в спальню, выгрузил все коробки и склянки на тумбочку, беспечно затараторил:

— Мне к Димону надо, мам! Переписать кое-что. А то отдаст кассету кому-нибудь, потом не дождешься. Ну, я пошел. А ты лечись. Хорошо?

Через час приехала Мария Владимировна.

— Так и знала, что твои мужики бросят тебя одну-одинешеньку. Охо-хо! Засранцы они у тебя, вот кто!

Кряхтя и охая, она пошла на кухню, сварила клюквенный морс и напоила им Любу. Потом открыла дверь медсестре, пришедшей сделать укол. А когда Люба уснула, сидела с ней у изголовья, осторожно промокая салфеткой выступившую испарину. Так и выходила старая мать свое несчастное великовозрастное дитя. А уж после слегла сама, да так основательно, что пришлось ее везти на «неотложке» в больницу под капельницей.

Люба вздрогнула от неожиданно прозвучавшего голоса над самой головой: «У вас свободно?» Она подняла глаза и приветливо улыбнулась пожилой женщине с большой сумкой-коляской в руке.