Ярь-Явор - страница 2

   Сначала Глеб спустился к роднику, неутомимо вливающему ледяную свежесть в застланное ряской озерцо. Ещё не растворился туман, а у источника уже толклись жаждущие первозданной чистоты "бутылконосы". Среди лиц неопределённой зрелости маялась юная особа с пластиковым бидоном. Незнакомая. Симпатичная брюнетка.

   — Не рановато ли вам, барышня, молодильную воду хлестать?

   Польщённая столь заковыристым вопросом красотка тотчас радостно выдала в ответ:

   — А она правда целебная?

   Да, к молодильным средствам барышне рано прикладываться. Ей школу бы ещё закончить, пожалуй.

   — Сомнительно, — рубанул правду-матку Глеб, — но могу подсказать верный рецепт от всех болезней.

   Таинственно понизил голос.

   — Есть такой местный обычай... старинный. Если человек болен, и даже родниковая вода не помогает, он должен пойти в лес, в самую дремучую глушь. Где нет людей. И там произнести заклинание. Очень громко. Выкрикнуть. "Лес, лес, возьми мою хворь!" И всё пройдёт.

   Глеб когда-то вычитал целительное заклинание в журнале из школьной библиотеки. Единственное нечто, задержавшееся в памяти, из россыпи незатейливых баек. И, вероятно, он был единственным на весь посёлок, а то и на район, аборигеном, помнящим такой "старинный местный обычай".

   — А вы на себе пробовали?

   — Да... Один раз. С тех пор и не болею.

   — Иди, иди, балабол! — прогавкала за спиной какая-то бдительная тётка. — Не морочь девочке голову.

   Глеб подмигнул зарумянившейся брюнетке и зашагал дальше.

   Он ведь даже и не соврал. Хвори спортивного мальчишку не настолько донимали, чтобы сплавлять их к лешему. Но кто неуязвим? Дрянная идея — тащиться на тренировку с больным горлом и температурой. На трассе Глеба скрутила жаркая слабость. Он постоял с минуту, навалившись на глубоко вонзившиеся в снег палки. Затем сошёл с лыжни и ковылял по сугробам, пока не упёрся в груду валежника. Кричать не мог, только едва слышно прохрипел: "Лес, лес, возьми мою хворь!"

   Ничего не произошло. Остудило жутью, затрясло. Домой незадачливый лыжник явился чуть ли не на бровях. Заснул, онемелый от вонзившейся в глотку боли, напичканный лекарствами, с компрессом на пылающем лбу. А поутру болезнь превратилась в неприятное воспоминание, в сон.

   С того дня Глеб сумел бы растолковать непосвящённым значение слова "самовнушение" толковее самого толкового из всех толковых словарей. Но никому о случившемся в январском лесу не рассказывал, даже полунамёками, опасался насмешек.

   Раздумья о странностях былого скомкали время пути в незаметные мгновения. Август уже насорил на опушке палой листвой. Тропа вела на подъём, в сумрачный бор на пологом холме. Глеб остановился, когда понял вдруг, что не слышит собственных шагов. Огляделся. Знакомый с детства замшелый ельник... нет, не тенистый — пронзённый светом до корней. Мертвенно прозрачный. Дорожку замело хвоей. Зелёной, блестящей, живой. В смолистых насыпях увязали звуки. Полинявшие до верхушек ели проецировались на сухой мох истощёнными тенями.

   "Что за мор? Короеды расплодились?"

   Глеб покачал головой в растерянности и зачем-то сказал вполголоса:

   — Лес, лес, отдай свою хворь!

   — А много ли ты унесёшь?

   Голос звучный, озорной.

   Человек шагнул из-за выворотня и неслышно приблизился к тропе.

   — Мы знакомы? — неприязненно спросил Глеб.

   — Не помнишь меня?

   Неизвестный выскользнул из муара теней в дымчатый светопад.

   — Ярик?!

   Одноклассник. Не друг, но достойный соперник на лыжне.

   — Давно тебя не было...

   — Кручусь, Ярь... Сам как?

   Ярослав улыбнулся, развёл руками. Дела у него, видать, шли вяловато. Зато рукопожатие болезненно удивило энергичностью. Ладонь шершавая, жёсткая... как расщеп сомкнулся.

   — И на сколько тебя хватит? — Ярь словно забыл разжать пальцы, напротив, хватка усилилась. — Всего тебя? На деревце?