Яростная Калифорния - страница 11

Потом он прибегнул к контраргументам, взятым из советских газет и журналов, и среди них фигурировал внушительный контраргумент Байкала. Признаюсь, возражать ему было не слишком легко, и дело спасала скорее недостаточная осведомленность Бронсона, а не отсутствие примеров. В конце концов, а точнее — в начале начал вопрос не в словесной пикировке на Клермон-бульваре, а в умении на деле беречь мать-природу, и в этом смысле нам еще предстоит реализовать великие преимущества социализма перед частнособственнической стихией капитализма.

Но я отвлекся от Лос-Анджелеса и того обвинительного счета, который предъявляют его жители. Есть вещи почти неуловимые, из области психологии. Жалуются, что в городе нет community — общины, сообщества, соседских связей, отношений человеческого общежития. Когда американскому журналисту редакция дает задание написать об отшельничестве и отчуждении американцев, Лос-Анджелес сразу же приходит ему на ум — сложившаяся репутация. И он с гарантией найдет то, что нужно, как нашел, например, корреспондент «Ньюсуик» для номера о «больных, больных городах» Америки. Вот комментарий 32-летнего техасца, некоего Роберта Керра, переехавшего в Лос-Анджелес за большим долларом и хорошей работой: «Два впечатления как пощечины — решимость торговцев запустить руки в твой карман и никакой дружбы». Жена согласна с ним: «Одиночество здесь хуже всего. Мы жили во многих городах, но здесь впервые не можем обзавестись друзьями. У соседей то же самое».

Итак, Лос-Анджелес не только разорван фривеями. В мегаполисе при дороге разорвана теплота соседства, приятельства, дружбы. Явление это — всеамериканское, и тоска Роберта Керра по техасским друзьям, пожалуй, лишь иллюстрирует удивительно емкую мудрость: там хорошо, где нас нет. Но в Лос-Анджелесе еще шире амплитуда между необычайной мобильностью, казалось бы снимающей само понятие изолированности, и отшельничеством современных пустынников, забившихся в семейные раковины. Ядовитую радиацию отчуждения не измеришь никакими счетчиками Гейгера, но она — неоспоримый и массовый факт. Потерянность, одиночество и неприкаянность возрастают прямо пропорционально скоплениям человеческих масс, усложненности, высокому темпу и механистичности жизни, помноженным на капиталистическую организацию общества.

...Однажды после очередной встречи мы неслись по фривею Сан-Диего в центр города, в оффис Тома Селфа. Был шестой час вечера — час «пик», повсюду бушевали стада машин, спешивших в домашние стойла. Том, сидевший за рулем, съехал с фривея, замер на красный у светофора. Слева у самого перекрестка стояла разбитая машина, свежеразбитая, — разлетевшееся вдребезги ветровое стекло припудрило мостовую, капот задран и сплюснут, вдавленный радиатор, обнаженные внутренности мотора. Сбоку уже подкатила полицейская машина, а за ней стояла еще одна, тоже подбитая.

— Слава богу, пострадавших нет, — сказал Вася.

Дали зеленый, мы тронулись. Я мельком взглянул на расширившуюся сцену. Жертва была. За последней машиной на тротуаре лежал человек, аккуратно, покорно. Жертва была, но машины не медлили, не останавливались. «Единица» отчуждения, связанного не только с правилами движения, спешкой, напором других машин, но и с тем, что все привычно, с многоопытностью, с огромным количеством информации — в том числе и самой драматической, — которая обрушивается на человека каждый день, наконец, с законом самосохранения, с экономией душевной и мозговой энергии. Ранен он или убит?. — какая разница. Ранен, убит — о несчастном на тротуаре думали не больше, чем о человеке, убитом понарошку на телеэкране. Да и можно ли иначе? Автомобильные катастрофы — привычное дело. Чертыхнешь полицейского, приказавшего замедлить скорость, короткий взгляд на жертву — и снова глаза на дорогу, слух — на радионовость, которую мозг уже уравнял с «единицей» информации, только что добытой тобой как очевидцем. Пока доедешь до дому, несчастный на тротуаре уже вылетит из головы. Не донесешь его до разговора с женой за обеденным столом...

Но разве не так же бывает в Нью-Йорке, разве не видели мы этого в Москве? Увы, бывает, видели. В Лос-Анджелесе это показалось еще естественнее, логичнее, прямо согласовывалось с обликом и темпом города.