Ясновидящая, или Эта ужасная «улица» - страница 18

— Ну а ты что? — спросила Оля.

— А я сказал, что ничего тут особенного нет, что я хоть не алкоголик, но тоже выпить не прочь.

Миша помолчал.

— Пойдем посмотрим? Может, они вышли уже.

Оба прошли в лоджию, но во дворе они увидели только Матильду, Демьяна да Степу с Шуриком. Вдруг Миша заметил в лоджии противоположного корпуса что-то пестрое. Он пригляделся.

— А вот там еще кто-то. И не белобрысый, а какой-то другой.

Расстояние между корпусами было изрядное. Миша сказал, что сходит за биноклем. Вернувшись, он посмотрел сначала сам, потом передал бинокль Оле:

— На! Полюбуйся!

Оля очень долго смотрела на незнакомца. Тот перегнулся через барьер лоджии, обозревая двор, и ей хорошо были видны всклокоченные волосы, пестрая рубашка и кулон, свисавший с голой груди.

— Да, — задумчиво проговорила Оля, не отрываясь от бинокля. — Так вырядиться может только человек психически неполноценный. — Она посмотрела еще немного и вернула бинокль Мише. — А вообще у него интересное лицо. Тонкие черты такие...

С этого момента Миша возненавидел «патлатого», как он мысленно прозвал Лешу.

Леша удалился в квартиру, и Оля крикнула вниз:

— Шурик!

— Что? — отозвался ее брат.

— Зайди в сто семьдесят третью. К Мише Огурцову. Я здесь.

— Зачем он тебе? — спросил Миша.

— Пусть узнает у дочки управдома, что там за личность живет.

— А тебя, как видно, заинтересовал этот неполноценный.

Оля кокетливо улыбнулась:

— Огурцов, ты, кажется, ревнуешь? Я польщена!

И Миша промолчал. Ведь Оля попала в самую точку.

После того как Шурик получил соответствующие указания, Оля и Миша снова вышли в лоджию и стали смотреть, что делается во дворе. Они увидели, как Шурик подбежал к Матильде, о чем-то поговорил с ней, указывая на лоджию Тараскиных, после чего та деловито прошагала в подъезд, рядом с которым висела табличка «ДОМОУПРАВЛЕНИЕ». Прошло минуты две, и Матильда вернулась уже не шагом, а бегом, что-то сказала подскочившим к ней ребятам. Шурик тут же бросился в дом, а оставшиеся стали смотреть на лоджию Тараскиных, словно там начался пожар.

Шурик влетел в квартиру, вытаращив маленькие голубые глазки (он совсем не походил на сестру).

— Я... я вчера перепутал... Я ошибся: его фамилия, оказывается, не Тарасов и не Тарасенко, а... а Тараскин.

— Ну и что? — не поняла Оля.

— Так ну... так это же Леша Тараскин! Ну, который, значит, из колонии... Ну, который в колонии недавно сидел! — Шурик умолк, поглядывая то на сестру, то на Мишу, ожидая, что они скажут по поводу его сообщения, но они ничего интересного не сказали.

— Я почему-то так и думал, — заметил Миша.

— Любопытно, за что он туда попал? — сказала Оля.

Когда Шурик ушел, Оля посидела еще немного, потом ушла, но примерно через час опять явилась к Мише.

— Не хочешь прогуляться? — сказала она, стоя в передней. — Глупо дома торчать, когда такая погода.

У Миши кольнуло сердце. Он почувствовал, что его Не Такая Как Все хочет прогуляться в надежде встретить этого патлатого, этого неполноценного с интересным, по ее мнению, лицом. Ему захотелось сказать Ольге, чтобы та шла дышать свежим воздухом одна, но он тут же понял, что глупо отступать так быстро.

— Пойдем, прогуляемся. Только одну минуту!.. — Он пошел в комнату за спичками и сигаретами, потом надел белую кепку с пластиковым козырьком: под ней были незаметны его золотистые кудряшки.

Во дворе вдоль корпусов тянулись асфальтированные проезды, а между ними была широкая полоса земли, на которой кое-где росли сбереженные строителями тополя и клены. Здесь начали устраивать что-то вроде продолговатого сквера или короткого бульварчика. В середине его уже была готова площадка с песочницей для малышей и ярко окрашенными скамейками по краям. Едва Оля с Мишей вошли на эту площадку, как Огурцов тронул Олю за локоть и тихо сказал:

— Вон! Алкоголики!

Оля взглянула, куда указывал Миша, и увидела Красилиных, стоявших у подъезда. Теперь на Феде были черные брюки и белоснежная рубашка с отложным воротничком, а на Нюре — джинсы и синяя трикотажная кофта, которая очень шла к ее светло-желтым волосам.

Отец их рано утром уехал на работу, а мать, Вера Семеновна, взяла отгул, и ребята помогали ей устраиваться в квартире. Но в полдень она сказала: