Языковой континуум Петровской эпохи:обзор грамматических трактатов первой четверти XVIII в. - страница 4

Итак, греческий и ц.‑сл. противопоставляются латинскому как носители вечной истины языку практических знаний. Размежеванию восприятия греческого и латинского языков способствовала и попытка введения гражданского алфавита, ориентированного на западную модель (латиницу) [см. об этом: Живов 1986, с. 60].

Иностранным языком, на внедрение которого Петр I потратил немалые усилия, был голландский. Петром был задуман целый ряд изданий для популяризации этого языка [см.: Бобрик 1988 прил. 3]. Якову Брюсу был поручен перевод известной в Европе книги Вилима Севела «Искусство нидерландского языка» с амстердамского издания 1712 г. Яков Брюс сопровождал Петра I во время его пребывания в Голландии, поэтому именно на него пал выбор. История переговоров, связанных с этим поручением, довольно поучительна, так как выявляет целый круг проблем узуса этой эпохи. Яков Брюс отнесся к поручению довольно сдержанно. В сообщении от 18 июля 1716 г. он пишет: «… грамматику голландскую получил я и буду всяческими меры чтится перевесть оную колико возможно внятно. Только опасаюсь, что за недовольством сего языка (яко же вашему величеству известно) по желанию своему исправно и вразумительно написати не возмогу, понеже грамматика перед иными книги особливо достаточно искуснаго обоих языков преводчика требует, котораго здесь не изобретается» [цит. по: Пекарский, I, с. 298]. Ко 2 октября 1716 г. была переведена половина грамматики. Брюс по-прежнему настаивает на том, что порученная ему работа превышает его уровень знаний. Петр I поручает директору петербургского Печатного двора И. А. Мусину-Пушкину подыскать ему помощника. Брюс жалуется на слабое знание голландского и просит, чтобы текст был просмотрен секретарем посольской канцелярии Ларионовым, «понеже он голландскому языку искусен и грамматике учен» [там же, с. 299]. Вскоре он получает отказ, мотивированный тем, что Ларионов слишком занят и не может заниматься сверкой перевода. Петр I советует Брюсу «взять такого человека из русских, который учил русскую грамматику» [там же, с. 300]. Брюс вынужден настаивать: трудности, с которыми он столкнулся, связаны прежде всего с плохим пониманием голландского текста, что же до языка перевода, то, по его мнению, специалистов в этой области вполне достаточно. Он пишет: «… а ежели когда что в речениях надлежит что поправить, то у печатни могут справщики исправить, а надобен мне, кто б голландской и латинской грамматики изучен был. И перевел я ее большую половину и дошел ныне до деклинациев, которое писано голландским с латинским языками, чего я не могу выразуметь» [там же, с. 301]. Петр I уверен в том, что познаний в голландском языке у Брюса вполне достаточно. Но его нисколько не удивляет просьба о присылке помощника, он тотчас же отдает распоряжение о поиске подходящей кандидатуры. Однако в его представлении это должен быть человек, сведущий в «славянской» грамматике, ибо трудности перевода он связывает именно с его языком, тогда как Брюс во всем полагается на справщиков. Насколько Петр I был прав в своих опасениях, косвенно подтверждает корректурный экземпляр грамматики. Объектом правки является прежде всего язык перевода, причем наибольшее затруднение вызывает не собственно метаязык, а соотнесение двух языковых систем на уровне конкретных парадигм.

В грамматиках иностранных языков не предполагалось описание собственно славянского языкового материала. Однако поиск эквивалента в каждом конкретном случае приводил в конечном итоге к его кодификации. Так как структура описания при этом диктовалась фактами чужого языка, такая кодификация вызывала значительные трудности (как это произошло в случае с голландской грамматикой). Автору или переводчику не на что было опереться при поиске параллелей к иноязычному материалу, а до выхода в свет третьего издания грамматики М. Смотрицкого (1721) и грамматики Ф. Максимова (1723) единственным источником оставалось языковое чутье, лингвистический опыт, так что такого рода «вторичная» кодификация имеет множество уязвимых мест. Нужно отметить, что при этом ц.‑сл. и русский выступают как нечто единое, как набор форм, при помощи которых можно закрыть все лакуны, часто путем чисто формальной подгонки. Подобная ситуация являлась следствием чисто практических затруднений, но не результатом осознанных теоретических установок. Интерпретация славянского материала в данных грамматиках может представлять некоторый интерес, так как часто наглядно проявляет области, связываемые прежде всего с ц.‑сл. (в силу авторитетности грамматики М. Смотрицкого 1648 г. или устоявшейся традиции употребления), области конкуренции ц.‑сл. и русского языков (которая предстает здесь в предельно концентрированном виде), области, в которых соположение ц.‑сл. и русских форм демонстрирует возможности их