Юнги с Урала - страница 3

Что я мог ответить? Письмо матери было уже у Ольги Александровны. Согласие на отпуск она дала сразу. Отказаться от посещения родины было нельзя — на станции будет ждать мать. Эх, мама, мама, и зачем ты только задумала эту поездку?

— А что, если я побуду с мамой недолго? Скажу, что разрешили съездить только на несколько дней, а сам вернусь и… махнем на фронт, — предложил я.

— Не сюда вернешься, а встретишь нас на Верещагине! — рассудительно скомандовал Митька. — Другой дороги, кроме как через станцию, на фронт нет. Понял? В интернате тебя будут считать уехавшим с матерью. О побеге никто даже и не догадается. Был золотцем — золотцем и останешься. Так что совершим побег только мы… Понял? — еще раз спросил меня Рудаков.

Мы тут же назначили день встречи на станции.

А через пару дней я уехал на родину. Не буду рассказывать о том, как я встретил мать, тетку, которые зачем-то надумали измерять мой рост. Убедившись, что он — метр пятьдесят, почему-то сделали вывод, что я крепко подрос, вспоминали войну, проклинали «бандюгу Гитлера» и от души желали ему погибели. Им казалось, что смерть фюрера непременно приведет к концу войны.

— Не случись этого, Леше придется идти на войну, — рассуждала мать.

Мама… мама… Она и не знала, что я только и мечтаю попасть на фронт и уже через несколько дней оставлю их. Доверчивые женщины будут считать, что я уехал в детдом. А на самом же деле переполненный красноармейцами поезд, каких я видел немало на станциях Верещагино и Менделеево, помчит меня на запад, туда, где решается судьба Родины, народа, моей мамы, тетки, друзей, Ольги Александровны. И кто знает, встречусь ли я еще когда-нибудь с вами, извинюсь ли за свою хитрость, за свой обман?

И вот день расставания настал. Утром мать с теткой затеяли стряпню: напекли печенье, пироги. Достали из оскудевших в военное время кладовки и погреба сало, варенье. Устроили прощальный праздничный обед. От родного Вылома до районного центра Юрлы меня должен был на телеге довезти тетушкин сосед. А пока я за обе щеки уплетал пышущие жаром пироги. Мясо в них больше чем наполовину было с картошкой, но ел я их охотно. Вот уже год шла война. С питанием стало хуже. Правда, нам, детворе, государство по-прежнему отдавало все самое лучшее. Каждое утро, например, нас, воспитанников детдома, на столах ждал не только сладкий чай, но еще и белый хлеб со сливочным маслом, в обед — мясной суп, что-нибудь на второе и кисель или компот, на ужин — каша и опять чай. Но пирогов я не ел с начала войны, и потому они понравились мне вдвойне. Хотелось заправиться про запас, ведь кто знает, когда и где я поем в следующий раз.

Тетка, по достоинству оценив мой аппетит, поставила на стол еще одну чашу с пирогами.

— Ешь, ешь, не стесняйся, в дорогу ведь, — приговаривала она. — Хотела положить в котомочку, да уж ладно, еще помнутся. Лучше возьмешь с собой хлеб и печенье — надежнее будет.

— А сухари еще лучше, — подсказал я. — Не зачерствеют, не заплесневеют.

— Можно и сухарики, если уважаешь, — согласилась она.

— Люблю, люблю, — заверил я.

— Правда, езды-то всего сутки… Ну да ладно, в детдоме съешь.

— А я еще и ребят угощу…

— И это надо. Тогда положим поболе, — сказала тетка и стала собирать мне котомку.

К ее большому удивлению, банку с вареньем я попросил не класть:

— Разобьется еще…

Это с моей стороны был шаг поистине героический, ведь в обычное время ради любимого земляничного варенья я запросто мог отказаться от всякой другой еды не на одни сутки. Но банка с вареньем заняла бы в котомке слишком много места. Куда полезнее вместо нее было взять обычные сухари. Но тетка положила не сухари, а… кусок сала.

— Оно пользительнее, — сказала она. — Да и дружки твои поедят с охоткой.

В этом я не сомневался. Подумалось: «Теперь мне дорога не страшна». Я уже знал, что военные в качестве сухого пайка на дорогу часто берут сухари и сало. «И у меня то же».

Котомка получилась увесистой. Да ведь мне ее не на себе тащить. К тому же нас будет трое. Припасенный НЗ да котомка — жить можно…

От Менделеево до Верещагино добрался зайцем. В те годы многие так делали, особенно мы, пацаны.