Юность Маркса - страница 56
— Итак, твое решение твердо?.. — спрашивает он, но приступ кашля, тщетно заглушаемый большим желтым платком, мешает ему говорить.
— Да, юридический факультет, — отзывается Карл. Он облегченно захлопывает религиозный трактат, который читал, готовясь к экзамену по богословию, и кладет книгу поверх ободранного Софокла.
Генриетта за спиной сына удовлетворенно кивает головой.
— Лучшее, что Карл может сделать, — это идти по твоему пути, милый Генрих.
— Я хотел бы, — ласково обращается к сыну юстиции советник, — видеть в тебе то, чем, может быть, я сделался бы сам, если бы мир открылся мне при таких же благоприятных обстоятельствах, какие сопутствуют тебе. Ты можешь осуществить и разрушить мои лучшие надежды… Может быть, это и неразумно — я рискую похоронить таким образом свой собственный покой. Но кто, кроме природы, повинен в том, что сильные во всем ином люди бывают слабовольными отцами.
Волнение Генриха передается Карлу. Он прижимает к седеющей голове свою, сине-черную, и растроганно гладит отцовскую руку.
— Мальчику много дано, и мы вправе требовать, чтоб он оправдал наши ожидания, — говорит с обычной категоричностью госпожа Маркс.
2
Фриц Шлейг, сверстник Карла Маркса, единственный из всех учеников выпускного класса ведет дневник. Молодой Шлейг — весьма учтивый, склонный к размышлениям юноша с грязновато-белым узким лицом, полураскрытыми глазами, пухлым телом и липкими ладонями. Товарищи не любят Фрица, подозревают в нем ябеду и ловкого ханжу. Он всегда трется подле учителей, поддакивает им, заискивает. Виттенбах застает Шлейга вытирающим кафедру, латинист Лере — склоненным над Платоном с его, Лерса, комментариями, пастор Гроссман натыкается на руку, угодливо протягивающую ему чистенькое Евангелие. «Юнец востер», — говорят умиленные педагоги.
«Умом я в деда, он мог бы стать Ротшильдом, если бы не умер преждевременно, простудившись в ставке Даву, которому хотел дать денег под залог», — пишет о себе Фриц в черной клеенчатой тетради, скромно озаглавленной: «Дневник ученика Ф. Ш. за 1835 год».
«Сила человека проверяется на том, умеет ли он преуспевать на неприятном поприще. Смею надеяться, что я развил в себе это умение настолько, что мне удается побороть лень, своеволие и притворство образцовым исполнением обязанностей. В течение пяти лет, отправляясь на улицу Иезуитов, я каждое утро надеялся найти школу сгоревшей. Пусть не подумают, что это было порождено злостью, нет, я пресытился монотонными науками. Тем не менее все эти годы я получал награды, вызывая зависть одноклассников. Например, последний раз получил «Тридцатилетнюю войну» Шиллера и «Семилетнюю» Архенгольца в отличных тисненых переплетах. Я перепродал их с выгодой. Надеюсь удостоиться похвалы на выпускном торжественном акте. Учителя, старые попугаи, меня любят. Приятно подумать, что я буду встречать их отныне только на улицах, особенно Лерса. Латынь мы зубрили не менее двенадцати часов в неделю, не легче было с математикой. На уроках геометрии наш Евклид передавал нам затверженную им самим наизусть теорему, и мы обязаны были понять ее либо готовиться к порке. Почтенный педагог считал личным оскорблением наши расспросы. Простофиля Гроссман — поп — читает без всякого одушевления лекции о возвышенных, но непонятных предметах, например о бессмертии нашего духа. Мы обязаны аккуратно готовить трактаты о том, что из пустозвонных пасторских уст запало в наши закупоренные премудростью уши.
В неопытном детстве я хотел быть священником и часто взбирался на стул — проповедовать и благословлять. Последнее особенно нравилось мне. Помню, когда готовился к конфирмации, я еще был полон неомраченной веры. Поучения Гроссмана и гимназия, где мы выслушивали проповеди во время обязательных молебствий, прочистили мне мозги. Поеду в Кёльн и отдамся делам мирским. Кто осудит ревностное честолюбие молодого человека, желающего свернуть с обычной колеи? Воинственный дух времени чужд мне. Я не сварлив, не придирчив, даже не завистлив. Все это — помехи для преуспевания.
Знание меры и самовоздержание присущи моему характеру. Прощайте, унылый храм знания — гимназия — и жрецы его: Гомер, Фукидид, блаженный Иоанн, Софокл, Кернер, Мабли и Монтескьё.»