Юность Маркса - страница 72
— Кто Иуда?
— Конрад Куль.
— Не будем медлить, братья, двинемся в Дармштадт! Возьмем приступом тюрьму, освободим друзей свободы!
— Остановитесь! — воскликнул приезжий. — История фатальна. Отдельная личность — только пена на поверхности волн. Мы не вольны подчинить себе закон истории. Вейдиг печатал прокламации, я, подобно другим членам нашего общества, под курткой носил их в деревню и оставлял на пороге крестьянских хат. Но крестьяне, увы, неграмотны. Они несут загадочные листовки в полицию и тем выдают нас. Мы — провозвестники весны, обреченные погибнуть. Мы — удобрение истории.
— Чем помогли вы заключенным? — сурово прервали нетерпеливые молодые голоса.
— Мы пытались подкупить стражу, но ее сменили; мы рыли подкоп, но нас настигли; мы подготовили бегство с помощью взлома и переслали заключенным инструменты в пироге, но смотритель присвоил его и раскусил в полном смысле слова наш план. Время не терпит. Вейдиг и Сток подвергаются чудовищным истязаниям. Их морят голодом, сажают в карцеры, где от сырости мрут даже крысы. Их заковывают в цепи, их бьют ремнями. Одиночки, где томятся наши братья, кишат мышами. Мириады блох усугубляют пытку. Даже смотритель не решается переступить порог этого ада. Стены измазаны испражнениями и кровью. Окно заслонено щитом, и только сквозь отверстие, пальца в три шириною, пробивается свет. Под видом врача, за взятку, глянул я в камеры ужаса, где умирают герои. Лучше не видеть их страданий, лучше не знать, что Германия — страна каннибалов!
9
В Бонне, как и в Трире, весною воздух пропитан ароматом цветущих рощ и цветников. Сирень вступает в состязание с акациями, фиалки — с нарциссами. На каждом окне, на каждой клумбе соревнуются краски и запахи.
В 1836 году студенты не изменили обычаю, салютуя весне переполненными кубками пунша, Участились дуэли, драки и поцелуи.
Карл был по-прежнему горяч в спорах, ловок в фехтовании, неутомим в шалостях и выпивках. Кант и рапира, грог и философия права отлично уживались вместе.
Юстиции советник регулярно отправлял в Бонн осуждающие письма и необходимые талеры. Но денег Карлу постоянно не хватало.
«Первый курс имеет свои традиции, молодость требует безумств. Чем скорее мальчик отдаст ей дань, тем спокойнее будет его зрелость», — думал Генрих Маркс, посылая сыну осторожные эпистолярные поучения.
«Твое письмо опять укрепило во мне веру в искренность, откровенность и честность твоего характера, что мне важнее денег, и поэтому не будем о них говорить. Ты получишь сейчас сто талеров; если ты потребуешь, то получишь еще. Впрочем, ты сделаешься, конечно, несколько умнее и будешь интересоваться также будничным, потому что богу известно, что, несмотря на всю философию, многие седеют от этого будничного.
Разве дуэлирование так переплетено с наукою? Это просто страх перед общественным мнением. И каким? Не всегда лучших. Так мало в человеке последовательности… Не позволяй этой склонности, — а если это не склонность, то увлечение, — пустить корни. А то ты можешь в конечном счете похитить у себя самого и у своих родителей лучшие надежды. Я верю, что разумный человек легко и с достоинством способен перешагнуть через это».
В ту же пору Фриц Шлейг записывал в своем дневнике:
«Все мы делим время между гульбой, философией и поэзией. Так как поэзия не приносит большой выгоды, потому что лавры не питательны, я предпочитаю заниматься науками, как того требует отец. Мои однокурсники бесятся от лунного света, но выгоднее, вместо того чтоб терзаться из-за глагола «амо», проспрягать, хотя бы ради грамматики, сначала другой глагол. Вчера в кабачке «Неукротимый лев» я осудил трирских поэтов, а вместе с ними и Петрарку, который в своем недуге отразил, в сущности, болезнь века. Дело едва не дошло у нас до дуэли. Однако примирились и выпили сообща за Данте, Тассо, Жан-Поля, Гердера и Якоби.
Жан-Поль, как репейник, пристал к студенческим сердцам, предпочитающим нежное эпикурейство стоическим принципам. Пора бы нам, однако, укрыться за окопы благоразумия от тупых стрел романтиков. Несмотря на ночные бдения, по утрам я ревностно посещаю философские лекции, углубляюсь в смутную историю философии, тружусь над некоторыми этическими вопросами и составляю даже целые системы.