Юность знаменитых людей - страница 45
С того дня, как Пьер научился азбуке, он мечтал только о чтении; с той минуты, как в его молодой ум проник первый луч знания, он почувствовал непреодолимое желание узреть и все остальные лучи.
Наставник оказался вынужденным расширить собственно для него программу преподавания; одаренный любознательностью и замечательным для своих лет умом, Пьер в особенности доискивался объяснения явлений природы. Школьные занятия и объяснения, даваемые наставником во время уроков, по-видимому служили для него лишь некоторым развлечением, или простыми упражнениями памяти; но движение небесных светил по беспредельному пространству, перемена времен года, таинственное начало, которое лежит в основе жизни и оплодотворяет землю, падение атмосферных вод, течение облаков, завывание бури, — вот что занимало мальчика и погружало его в глубокие размышления.
Он забрасывал вопросами доброго священника; тот восхищался этою раннею пытливостью и беспрерывною умственною деятельностью ребенка и старался, как умел, удовлетворить его любознательность; однако очень многое оставалось иногда по необходимости необъясненным, или же случалось так, что наставник, затрудняясь сразу ответить на вопросы ученика, отыскивал в своей библиотеке книгу, где можно было найти ответ на них, и отдавал ее мальчику. Так как дня было далеко не достаточно для того, чтобы обдумать все недоразумения, проверить все теории, которые только что были преподаны учителем, и еще читать книги, то Пьер занимался по ночам. Когда луна показывалась на небе, Пьер читал при ее серебристом свете; когда же ночь была темна, то он просил, чтобы его запирали в деревенской церкви; там он, с книгою в руках, становился около священной лампады.
>Гассанди.
Когда же он не мог воспользоваться ни одним из этих двух божественных светильников, то он взбирался на вершину какой-нибудь скалы или высокого дерева. Там, устремив глаза на темную кремнистую дорогу, он предавался созерцанию природы и размышлению о законах ею управляющих. Родители Пьера, которым священник без сомнения кое-что сообщил о гениальных способностях его, решили не противодействовать блестящему будущему, которое, как казалось, ожидало его; но опасаясь, что усиленные занятия расстроят его здоровье, они употребляли все средства к тому, чтобы он отдыхал как можно больше. Ночью они запирали его без огня в комнату, которая помещалась так высоко, что выбраться из нее обыкновенным путем было совершенно невозможно. Но Пьер превращал свои простыни и одеяла в канаты и в то время когда родители предполагали, что он спит глубоким сном, он был уже далеко и восхищался дивным блеском небесных светил. Днем отец брал Пьера с собою на поле, не для работы, а для того, чтобы заставить его хоть этим способом отдохнуть и развлечься; но каждое зерно, пускающее росток, белая маргаритка, поднимающая в траве свою серебряную головку, щебетанье птиц, — все это снова погружало Пьера в глубокие размышления.
Пьеру было немного больше десяти лет, когда в деревне Шантерсье произошло большое волнение по случаю приезда епископа. Все работы были остановлены, единственный колокол стал издавать свой торжественный звон; все население в праздничной одежде отправилось со священником и хоругвями во главе к границе прихода, чтобы встретить монсиньора Антуана Булонского, епископа Диньского, который объезжал свой округ. Пьер Гассанди в белом стихаре и белой шапочке находился в хоре детей, составлявших кортеж священника.
Епископ вышел из экипажа, и священник, приняв от него благословение и поцеловав его руку, счел своим долгом в нескольких прочувствованных словах выразить чувства радости и почтения, которые испытывают все прихожане и он сам по случаю высокой чести, которой удостоил их монсиньор. Речь священника была понята поселянами, так как он произнес ее на местном наречии; они поспешили своими приветственными восклицаниями засвидетельствовать епископу, что пастырь верно передал их чувства. Епископ с своей стороны отвечал краткою речью; он намеревался уже занять место в центре процессии, которая должна была направиться к церкви, но в эту самую минуту мальчик выступил из хора, подошел к нему и произнес приветствие, но не на таком простом языке, которым говорил священник, а на латинском, которым в то время пользовались все ученые. Епископ, две или три духовных особы из его свиты и священник деревни Шантерсье одни только и могли понять эту речь; но лица этих немногих слушателей так ясно выражали восторг и удивление вызванные, красноречием маленького оратора, что такой же восторг и такое же удивление вскоре охватили и толпу. Когда ребенок кончил, то епископ, понимавший, что мальчик не мог бы с таким воодушевлением говорить заученные фразы, заметил, что эта речь не могла быть подготовлена другими.