Юность знаменитых людей - страница 54

Плутарх, рассказывая о детстве Цицерона, сообщает следующее: «Как только Цицерон достиг того возраста, когда ходят в школу, он приобрел себе такую известность между детьми быстротою ума и развитием, что, встречая его на улице, они тотчас же выстраивались попарно и сопровождали его. О нем столько говорили, что родители других детей приходили в школу нарочно, чтобы посмотреть на него и удостовериться, действительно ли этот ребенок обладает таким замечательным умом»… В самом раннем возрасте он уже обладал всевозможными познаниями и еще ребенком написал маленькую поэму, впоследствии потерянную.

В нашу эпоху мы видим повторение поступка римских детей, которые так трогательно почитали необыкновенные способности своего товарища. Один из политических деятелей, который был и оратором, и публицистом, и замечательным ученым и оставил по себе весьма много оригинальных научных исследований, Самюэль Дюпон де-Немур, был гениальный ребенок. Когда Дюпон уже был стариком, его спросили: какое самое приятное воспоминание в его жизни?

— О, это воспоминание относится к давно минувшему времени, — отвечал он. — Мне было двенадцать лет и я считался (теперь такое признание не будет нескромным) самым лучшим учеником. В непродолжительном времени это превосходство сделалось предметом зависти для моих товарищей; некоторые из них косились на меня, другие подсматривали за моим поведением, чтоб найти в нем что-нибудь предосудительное и донести учителю.

На одном публичном экзамене я так хорошо отвечал, что собрание сделало мне настоящую овацию… Выслушав бесчисленные комплименты, я выходил из залы совершенно счастливый, и это счастье отравлено было только горькою мыслью, что блестящий триумф должен был послужить поводом к усилению зависти и вражды ко мне со стороны моих товарищей.

Я уходил, думая, что меня ожидает радость по крайней мере в отцовском доме, как вдруг на повороте улицы я увидел двух или трех учеников моего класса, которые как будто стерегли меня; как только они заметили меня, то бросились со всех ног за угол улицы с криком: «Вот он! Вот он!» Признаюсь, что если бы меня не сопровождали родные, то я не считал бы себя в безопасности, так как в числе крикунов было двое, которые особенно сильно мне завидовали; я боялся если не нападения, то по крайней мере овации совершенно противоположной той, которой удостоен был на экзамене. Завернув за угол, я не без страха увидал в расстоянии тридцати шагов густую толпу учеников, намеревавшуюся заградить нам дорогу.

— Что они хотят со мной сделать? — спросил я отца, инстинктивно прижимаясь к нему.

— Это мы сейчас узнаем, — отвечал отец, улыбаясь моему страху.

Мы приблизились к толпе; из нее вышел нам навстречу один из самых старших учеников; это был мой заклятый враг.

— Самюэль, — сказал он, — мы сегодня так гордимся тобой, что решили высказать тебе это и представить доказательство нашей дружбы. Прими его с таким же удовольствием, с каким мы его тебе приносим.

Когда эта простая речь была произнесена, все ученики закричали разом: «Да здравствует Самюэль!» Двое из них передали мне корзину с превосходными фруктами; она и была тем доказательством дружбы, о котором говорил оратор. Вы конечно легко можете себе представить какое чудное мгновенье я пережил тогда.

Я имел вообще много успеха, как писатель, как оратор; я был часто предметом самого высокого почета; но при всем том не задумываясь всегда скажу, что поднесенная мне корзина с фруктами до сих пор служит лучшим воспоминанием о почестях, которые когда-либо были мне оказаны; я убежден, что это маленькое происшествие имело влияние на всю мою жизнь.

Два самых великих драматических писателя, которыми гордится Испания, Лопе-де-Вега и Кальдерон, сочинили свои первые произведения для сцены ранее четырнадцатилетнего возраста.

Ариосто, знаменитый поэт Италии, восьми лет разыгрывал со своими братьями и сестрами пьесы собственного сочинения, которые приводили в восторг интимный кружок присутствовавших на представлениях.

Торквато Тассо, тот поэт, который своими произведениями вдохновил Метастаза, говорил совершенно бегло — если верить его биографам — будучи шестимесячным младенцем; трех лет он учился грамматике, четырех изучал классиков, а семи — писал по-латыни и понимал по-гречески.