Юрий Гагарин - страница 53

«Здравствуйте, Дмитрий Павлович! С приветом к вам ваши воспитанники Гагарин и Колосов… У нас с Толяном все нормально. Учеба проходит неплохо. Занимаемся в одном классном отделении, спим через несколько коек друг от друга. В увольнение пока мы еще не ходили. Присягу еще не приняли… Все дни заняты учебой. Преподаватели здесь хорошие, но строгие, а командиры тоже. Шприца дают часто. Бываем в Зауральной роще на занятиях. Здесь часто бывают сильные морозы. Сегодня, например, мороз двадцать девять градусов. Кроме того, дуют сильные ветры, но мы привыкаем. Привыкаем и к солдатской жизни… Летать, очевидно, начнем в конце зимы…»

Оренбургская степная зима завьюживала, обжигала ветреными морозами, но на зарядку — и это тоже нравилось — выбегали неукоснительно, ее ни разу не отменяли из-за холодов.

8 января 1956 года Юрий Гагарин вместе со своими однокурсниками принял военную присягу.

Их построили в большом зале училища, и каждый с оружием в руках становился лицом к товарищам, произносит священные слова.

«Присяга! Твердое, большое и емкое слово, — вспоминал он об этом дне. — В нем выражена любовь советского человека к своей социалистической Отчизне… Присяга вела в бой наших отцов и братьев… Вся жизнь моя прошла перед глазами. Я увидел себя школьником, когда мне повязывали пионерский галстук, ремесленником, которому вручали комсомольский билет, студентом с ленинским томиком в руках и теперь воином, крепко сжимающим оружие… Страна доверила нам оружие, и надо было быть достойными этого доверия. Отныне мы становились часовыми Родины».

После принятия присяги подразделение новичков переформировали. Юрий уже был на виду — сказалась прежняя тяга к общественной работе. Справился с обязанностями редактора боевого листка, его выбрали секретарем комсомольской организации. Оправдал и это доверие — назначили командиром классного отделения. Забот прибавлялось. Да и авторитет не годится ронять. Какой же ты командир, если получил тройку, не говоря уже о том, чтобы оплошать на строевых занятиях или «физо». Не забывал Юрий первого своего воздушного наставника, делился с ним радостями и огорчениями, просил совета.

19 февраля 1956 года он писал Д. П. Мартьянову: «Вчера получил от Вас письмо, за что большое спасибо… У нас здесь произошли кое-какие перемены в организационном отношении. Толя Колосов сейчас со мной не учится. Его перевели на выпуск в 1958 году, то есть на три года учебы. Он хотел было уехать домой, но я его отговорил. Я занимаюсь на выпуск в 1957 году… Ждем приближения весны, лета и полетов. Недавно были сильные бураны. Поезда на дорогах заносило с паровозной трубой. Мы ездили на снегоуборку. Ветер достигал 36 м/сек. Трудно было держаться на ногах. Вот я и поверил, что если привязать По-2 веревкой к чему-нибудь, то он будет болтаться в воздухе, а если отпустить, то уже никакими веревочками не поймаешь… Привет командованию и преподавателям аэроклуба…»

Толя Колосов «хотел уехать домой, но я его отговорил…». Может быть, Мартьянов и не обратил внимания на эту, как бы вскользь написанную фразу. А если и задержал на ней взгляд, то, наверное, усмехнулся: что за проблема? Мальчишки! Год меньше учиться, год больше. Юрий скрыл самое главное — о своих настроениях в письме ни слова, ни намека на то, что и сам он, казалось бы, выбравший прямую дорогу, расправивший крылья, набиравший уже высоту, вдруг опять оказался на внезапном распутье. Да, это трудно представить, но он решил бросить училище. Почему? Об этом он никогда и никому не рассказывал. Но действительно — было такое — Юрий засомневался в правильности намеченного пути. Какие раздумья поколебали его?

Считают, что прежде всего — сыновняя совестливость: он оглянулся на Гжатск, как бы увидев его с высоты, далеко-далеко внизу в тающей дымке садовых осенних костров, когда жгут прошлогодние листья и горьковатый запах стелется по унылым улочкам, над разъезженными, расхлябанными дорогами. Он представил свой домик, мать в телогрейке, несущую полные ведра на коромысле, отца с топором, засунутым под старый солдатский ремень, уходившего верст за двенадцать. Они, верно, ожидали в нем сына-помощника, сына-кормильца, а он все еще учился. А ведь получил отличную специальность. Мог бы стать мастером, а то и начальником цеха. И, глядишь, мать не считала бы каждый рубль…