Юрий Гагарин - страница 62
Небесная арка, пылающая голубыми огнями, сузилась в дверь, обитую мешковиной, с буклями пакли. В комнате за столом сидел офицер с усталым лицом у врат их судьбы. Нет лейтенанта, который не прошел бы сквозь подобные двери «кадров». Они и вправду ведут в обитель дальнейшей службы. Нередко случается, что молоденькому лейтенанту там как бы дают предписание стать генералом. Мол, дело за тобой… Впрочем, бывает и по-другому.
Обитель Юрия Гагарина представляла собой аэродром, окруженный грядой заснеженных сопок; улочки городка, прислоненные к скалам, словно переходили во взлетные полосы.
Север, Север… Примерил унты, притопнул ногой, нахлобучил шерстяной подшлемник на самые брови, облачился в теплую куртку: ну чем не Ляпидевский, а может, Каманин? Юрий был человеком романтического склада, он сказал Северу: «Здравствуй!», и Север принял его.
Что еще окрыляло? Что еще поднимало дух? Океан. Он угадывался за сопками, громоздился торосами, хотелось бежать по тоненькой тропке туда, где белело стекло прибоя, где, собственно, и кончалась земля, где в зеленоватой воде, словно кусочек сахара, плавала льдинка. Зачерпнуть обожженной ладонью — солоновато! Гжать впадает в Вазузу, Вазуза в Волгу, Волга в Урал, а Урал… Нет, не в Каспийское море, а в океан, Северный Ледовитый.
Начиналась обычная военная жизнь. Когда выпускались из училища, думали, что они уже соколы, а приехали сюда, в боевую часть, в гарнизон, оказалось, что еще соколята.
«Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом, — вспоминал позже Юрий, — по над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Летали те, кто был постарше. Так как у нас не было опыта полетов в ночных условиях, мы занимались теорией и нетерпеливо ожидали первых проблесков солнца, наступления весны. Жили дружной, спаянной семьей, наверное, так же живут и моряки, сплоченные суровыми условиями корабельного быта. Мы знали друг о друге все, никто ничего не таил от товарищей».
В комнатке бревенчатого барака их поселили троих: Юрия Гагарина, Валентина Злобина и Салигджана Байбекова, татарина из Уфы.
— Салигджан Ахмедгалиевич? — с напускной строгостью спросил Юрий, протягивая руку. — Послушай, дорогой, не обижайся, но от твоего имени язык застревает. Давай ты будешь Сергей Александрович.
И рассмеялся, вызвав ответную улыбку поначалу было нахмурившегося, отдаляющегося Салигджана. А Юрий еще добавил парку:
— Только учти — Сергей Александрович, а то, если наоборот, получится Пушкин…
Третья эскадрилья, звено старшего лейтенанта Леонида Даниловича Васильева. Почти мальчишеские приставания:
— Когда полетим? Надоело греться у печурок. Разрешите полеты, товарищ командир.
Васильев, загрубелый от здешних ветров, обветренный, на вид старше своих лет, добр, открыт, общителен, но неумолим:
— Подтяните теорию, товарищи лейтенанты, покопайтесь в двигателях. Согласен — самолеты те же, но небо другое.
И совсем по-дружески:
— Ох, какое трудное небо, ребята!
И опять серьезно, с легкой подначкой:
— Вы же сами просились на Север. Летали бы сейчас в южной лазури, а Север — это всегда ожидание.
Вызвал Юрия, полистал личное дело.
— Значит, первая специальность литейщик? Это прекрасно. Там жара, а здесь стужа. Из огня в лед. Так закаляется сталь, лейтенант Гагарин?
Юрий польщен, доверительный разговор поощряет вопросы:
— Ну, назовите примерно месяц, неделю… Честное слово, уже надоело торчать на земле.
— Земля дает силу, запомните. С земли летчик взлетает и на землю садится.
Ну что ж, если Север всегда ожидание — перебьемся. Вместе с техником Юрий осматривает двигатель, копается в сложном, тончайшем нутре самолета. Но вот соскочил со стремянки, для согрева потопал унтами по снегу, напел потихоньку:
— Товарищ лейтенант, а вы к нам в самодеятельность еще не записались? Вы же отличный тенор, — удивляется техник.
— Меццо-сопрано, — смеется Юрий, — колоратурное…
Каждое письмо от Вали — праздник. Какая это радость — перехватить почтальона и прямо на улице вскрывать промороженный конверт, читать, да нет, не читать — целовать глазами лиловые строки, пахнущие ее духами: то ли ландышем, то ли сиренью… Много ли разберешь в темноте, в этом неоновом сумраке. Но сразу дотрагивается до сердца: «Здравствуй, дорогой Юра»…