Юрий Гагарин - страница 74

По дороге домой все думал: «Мать права со своей пословицей «На телеге судьбу не объедешь».

Давненько не видела Валя его таким озабоченным.

— Что случилось с тобой?

— Да так, один разговор…

И ходил молчаливый, пока наконец не сказал:

— Собирай чемоданчик. Вызывают в Москву.

Никаких лишних вопросов, привыкла, если не объясняет, значит, нельзя: такова военная служба.

Ну что ж, опять принимай, столица, Гагарина. Пока бродил по старым аллеям, вспоминал, как они с Валентином искали дом Савелия Ивановича. А теперь другой адресок: вот оно, здание, о котором знал понаслышке — Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь. Приняли как больного — выдали квитанцию на шинель, на шапку, на тужурку. Переодели в пижаму. Миловидная девушка в белом халатике привела в палату, показала на койку:

— Вот ваше место.

— Отныне и навсегда? — пошутил Юрий и услышал ответный смешок, и голос с соседней кровати:

— Возможно, что только до завтра.

Огляделся: с десятка примерно подушек его разглядывали любопытствующие глаза.

— Симулянты, — нашелся Юрий, — вам бы лопаты в руки и снег чистить, вон навалило сколько! А у них, понимаете ли, послеобеденный сон…

— Мы — лорды, — наигранным тоном ответили с дальней кровати. — Отныне знайте, коллега, что вы попали не в какую-нибудь там палату, а Палату лордов.

Он догадался: здесь разместили кандидатов для полетов на новых, не известных никому аппаратах. Значит, такие же новички, как он. И успокоился, и сразу стал своим. Весь вечер «лорды» рассказывали ему про огни и воды и медные трубы, которые уже начали проходить.

«Врачей было много, и каждый строг, как прокурор, — писал Юрий. — Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярный аппарат… Главным предметом исследования были наши сердца. По ним медики как бы прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все… Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного».

Первый этап Юрий преодолел. Теперь оставалось ждать вызова, который сулил еще большие строгости. Служба продолжалась, но он как бы потерял точку опоры, завис между небом и землей.

— Уж не заболел ли ты, Юра? — с беспокойством допытывалась Валентина.

Нет, он был совершенно здоров. Правда, температура нет-нет да и повышалась иногда от волнения — на каких-то один-полтора градуса.

Он снова повеселел, когда пришел второй вызов.

— Собирай, Валюша, чемоданчик, опять поеду в Москву.

Вышел из дому. Звезды смотрели крупно, пристально.

Лежать на траве, раскинув руки, смотреть в небо как бы со дна прозрачного океана, туда, где, медленно перемещаясь, сталкиваются, сливаются облака, следить за черной стрелочкой стрижа, пытающегося словно вынырнуть из синевы на невидимую поверхность, и ощущать томительное, до замирания сердца желание взметнуться ввысь.

Бежишь на качели, встаешь на непрочную шаткую доску, вцепившись руками в веревки: взлетаешь, падаешь, взлетаешь и опять опускаешься — это уже полет, это парение до дрожи в ногах на самом высоком зависе. А то, раскинув над головой старенькую простынку, прыгаешь с крыши сарая и падаешь в обжигающую крапиву, до крови сдирая коленки. Как все-таки хочется достичь уходящей все дальше и дальше за облака голубизны, куда уже и не проникнуть даже стрижу…

А ночью проступят яркие звезды, такие близкие, что кажется, подпрыгни повыше, — и достанешь рукой до них, заманчивых и таинственных, изливающих на тебя свет зова и любопытства.

Кто же это сказал? Какой ученый, в каком веке? «Созерцание природы — это преддверие небесного наслаждения, вечная радость ума, врата спокойствия… Ибо здесь тысяча Демосфенов, тысяча Аристотелей будут опровергнуты одним человеком заурядного ума, который в лучшей форме выразил истину».

Сколько ни твердили тебе в школе о немыслимых расстояниях, измеряемых не километрами, не тысячами их, а световыми годами, не верится, невозможно представить, что эти светлые огоньки так далеко. Каждым родившимся человеком звезды видятся как бы впервые, и потому непрерывно, вечно желание их достичь.