Южно-Африканская деспотия - страница 4

— Да ну тебя, — не смутился стоящий тут же Серега. — Давай сюда свою бочку. Вон водоносы на берегу ждут. Они ее и наполнят.

Бобров вызвался сопроводить женщин на берег, сказав, что, если его жен там больше, значит, ему и идти. Против этого никто возражать не стал, но, чтобы ему такая служба медом не показалась, желающих пройти по берегу женщин собрали со всего корабля. Бобров сказал: «Хм-м», но согласился. Он пристегнул к поясу кобуру с револьвером, прикрыл ее сложенным гиматием, повесив его на плечо и сказал, что готов.

Женщины вышли все целомудренно одетые в соответствии с предполагаемыми местными нравственными нормами и Бобров отправился впереди как петух во главе стаи кур. Соратники тихо посмеялись.

Однако, прогулка прошла без эксцессов. То ли такая толпа женщин внушала страх даже местным гопникам, то ли Бобров выглядел слишком представительно, но все прошло тихо. Ну не совсем тихо, потому что десяток женщин тихо ходить не могут, но тот галдеж, который они устроили, особенно дойдя до местного базара, мог выдержать не каждый. Бобров мог. На него смотрели с сочувствием, а кто-то из мужиков даже попытался этих оголтелых баб как-то приструнить. Бобров посмотрел на него с интересом. Привыкших к уважительному отношению в поместье женщин это могло и возмутить. Но, слава богам, они этого попросту не заметили.

Обратная дорога прошла значительно легче, и Бобров радовался, что револьвер так и не понадобился. Ефимия равномерно распределила несколько корзин с дефицитными продуктами и свежей рыбой, причем Боброву досталась самая большая и процессия достигла набережной, где возвышались мачты всех трех «Бухт» и стояли зеваки, которые всегда собирались перед кораблями. Сверху с интересом разглядывал процессию Вован.

— Чего смотришь! — попенял ему Бобров. — Матросов давай!

Когда корабли поутру легли на курс к Геркулесовым столбам, Вован сказал, почесав затылок:

— Дальше я пас. Выкладывай, что там у тебя.

— Менака, — сказал Бобров. — По-моему это последний греческий город. Как раз рядом с современным Гибралтаром.

— Гибралтар, — обрадовался Вован. — Это я знаю. Это я мигом. А потом, значит, все?

Бобров развел руками.

— Дальше Африка. Греки туда как-то не заплывали. Может финикийцы и были, ноя как-то не в курсе.

— Ладно, — сказал Вован. — Разберемся как-нибудь. Нам, собственно, только вода и нужна. После твоей Менаки зайдем еще на Гран-Канарию. Там пара речек должна быть. По нынешним временам воду из речек спокойно можно набирать. В случае чего прокипятим. А еды у нас должно хватить. Гвинейский залив мы пересечем по прямой, если, конечно, шторма не будет. И воду сэкономим и еду. А напоследок затаримся где-нибудь в районе будущей Луанды. И потом до будущего Кейптауна нам всяко хватит. Так что где-то вот так.

Бобров пожал плечами, мол, вам морякам виднее.

Менака поразила их малолюдством и царившим в городке иррациональным страхом. Когда спросили об этом первого попавшегося прохожего, то выяснилось, что больше всего в городке боятся нашествия карфагенян, которые и так окружили их со всех сторон своими колониями и всячески препятствуют торговле, а в последнее время грозятся колонизировать и несчастную Менаку. А из Греции нет никакой помощи. Тут прохожий расстроено махнул рукой. Серега стал его успокаивать, сказав, что вот сейчас, в данный момент царь всея Греции выбивает пыль из Персии, а там и до Финикии дело дойдет. И Тир, и Сидон вскорости падут. Так что Карфаген пусть прячется и не отсвечивает. Дойдет и до него очередь.

— Ты бы не очень тут витийствовал, — посоветовал Бобров по-русски. — Мы-то уйдем, а они-то останутся. И будут уповать на царя. А царь пойдет совсем в другую сторону. Ну и Карфаген никуда не денется.

Серега скомкал речь, сказав:

— Ну, в общем, как-то так.

Корабли прошли Геркулесовы столбы и перед ними не спеша, даже как-то вальяжно распахнулся Атлантический океан. На палубы высыпали все и палубы стали напоминать агору в базарный день. Вован хоть и морщился, но мужественно терпел. Он понимал, что народу надо дать насладиться. Через пару-тройку дней народу все это надоест хуже горько редьки, но сейчас он в своем праве.