За чертой времени - страница 11
Старший лейтенант рукавом вытер пот с лица, обросшего щетиной. Уткнул голову в пучок стеблей и почти явственно ощутил в пересохшем рту горький дух свежевыпеченного хлеба.
Второй раз судьба свела Денщикова с фон Эммирихом через несколько месяцев, когда наши войска перешли в наступление. Батальон капитана Денщикова пытался отрезать путь немецкой колонне, но припоздал и отсек лишь ее хвост — группу гитлеровцев из двенадцати человек. Проезжая мимо пленных на буланом жеребце, Денщиков просто так бросил охранявшему их Маслию:
— Спроси, из какого батальона.
И услышал знакомое:
— …фон Эммирих… фон Эммирих!
Вернулся, переспросил. Нет, не ослышался — и Эммирих, и фон на месте. Значит, он.
Капитан тут же отменил привал и приказал убыстрить преследование, сесть на плечи отступавшим, а солдат покормить на ходу сухим пайком.
В одной балке за Бугом батальон фон Эммириха был прижат к реке, почти весь истреблен, но в чине майора среди убитых никого не оказалось.
И вот теперь фон Эммирих, получивший пополнение, уцепился за эту гряду высоток, и ни сдвинуть его, ни обойти сил у Денщикова не хватало. Постепенно и весь 3-й Украинский фронт встал в оборону. И стоит вот уже который месяц.
Сейчас капитан вспомнил все это, и обида на самого себя комом прокатилась в горле. Барон все-таки подстерег замену рот на передовой, и у него, старого вояки, взял «языка». «Обманул, собака… Погоди, мародер, и я тебя укушу». Его раздражение незаметно перешло на роту Северова. «Лопухи! Попляшешь ты у меня, Северов, — законник, буквоед. Желторотому Вилову тоже надо врезать. Раззявы!.. Надо выкручиваться как-то».
— Ленька, Вилова ко мне!
Иначе представлял передовую Матвей. Знать-то он знал, что стрелковые ячейки, пулеметные гнезда, блиндажи, доты, ходы сообщения тщательно маскируются. Но, чтоб так закопаться и слиться с землей, как сделали немцы, — не думал, что возможно.
С наблюдательного пункта, куда он только что явился, и комбат молча подтолкнул его к стереотрубе, Матвей видел каждый бодыль на возвышенности, занятой немцами, каждую ямку, кустик, кочку, словно они были в десяти шагах. «Зачем заставляет наблюдать? Все равно ведь арестует. Вот сейчас возьмет и скажет: хватит — в трибунал, в штрафную!»
Гряда холмов круто спускалась в сторону нашей передовой, проходящей по пологому скату поймы высохшей речушки. Матвей повел окуляры влево. Там сопка нависла, потом заворачивала в сторону немцев, где низина углублялась и расширялась.
Рядом с Матвеем в просторном крытом окопе стоял капитан. Он на карте-пятисотке, расправленной на планшете, делал карандашом какие-то пометки, тут же отдавал короткие распоряжения дежурному связисту. Матвей, рассматривая вражескую передовую, не упускал из виду комбата, стерег его движения. Тот сказал связисту:
— Мезенцева и Иконычева сюда. Через пятнадцать минут — раньше пусть не приходят. — Потом обратился к взводному: — Ты меня слушаешь?
— Но, товарищ капитан.
— Что за «но»?! — поднял широкие спутанные брови Денщиков.
— По-забайкальски. Стало быть, «да».
— Так вот. По самому краешку возвышенности — их передний край. Замечаешь?
— Ничего не вижу. Густая трава — и все. Местами скошена.
— Вглядись в эту траву по кромке бугра. По самой-самой. — Денщиков снова уткнулся в карту.
— В бурьяне колышки натыканы…
— Колючая проволока, перевитая вьюном, трава такая есть. В три ряда. На колючке банки пустые, гранаты. Ложные и натуральные бойницы. Они их каждую ночь маскируют и все по-разному: путают нас. Пронюхали, что мы начали сильно любопытничать, вот и…
— Здорово ушли в землю! — сказал Матвей, а в голове стояло: «Сейчас объявит».
— Считай… с мая тут, а сегодня у нас что? Август на дворе. Мелкими каверзами занимаемся. Они тоже не дураки. Последние дни во все щели лезут — «языка» надо было фон Эммириху. Нервничают, потому что не знают, где мы им будем зубную боль делать. И взяли! Взяли! У тебя! Как самого не утащили! Смотри, смотри — не поворачивайся ко мне! Правее на два пальца… вот от той шелковицы, которая в расщелине.
Матвей вздохнул, навел окуляры на дерево, повел их дальше и затаил дыхание, пораженный увиденным: на задранном кверху стволе пушки разваленного взрывом Т-34 висел, покачиваясь, труп.