За гранью времени. Курская дуга - страница 27

Люди бросились переодеваться и переодевать детей, а фриц удовлетворенно хмыкнул.

У Везденецкого в груди защемило. Он с силой дернул цепь, зарычал в приступе злобы, но из-за инъекции не смог разорвать звенья. Ему хотелось вырвать фрицу глотку, да жаль, что обстоятельства пока не позволяли. "Ну, ничего, мразёныш! Я до тебя доберусь!" — подумал он с гневом, мысленно занеся фрица в воображаемый список смерти.

Грохот выстрела привлек Вагнера. Вагнер встал рядом с фрицем, окинул труп мужчины безразличным взглядом, и проговорил на ломанном русском:

— Вы, черви, должны понимать, где оказались и чем вам предстоит заниматься, — Вагнер сложил за спиной руки, выдержав небольшую паузу. — По распоряжению фюрера и господина Веббера девяносто процентов из вас будут уничтожены, а десять процентов удостоятся жизни в Новой Великой Германии. В "Избранную десятку" попадут крысы, проявившие в труде наибольшее усердие, и только после им позволят называть себя недолюдьми. Так что я, на вашем месте, поберег бы силы. И понял важную вещь…. - он задумчиво оглядел строй, задержав взгляд на девочке, которой, наверное, не исполнилось девяти лет. Она дрожала от холода, испуганно прятала глаза и сжимала побелевшими ладонями маленькую деревянную лошадку, бережно вырезанную из дуба и покрытую лаком. Вагнер положил на плечо девочки металлическое изголовье трости, девочка затаила дыхание и застыла, будто парализованная. — Кому ты служишь?

— А…. А…. - девочка хватала ртом воздух, не в силах выговорить и слова.

— Пожалуйста…. - взмолилась темноволосая девушка, шагнула из строя и встала перед Вагнером на колени. — Не трогайте ее, умоляю! Ей только восемь! Она еще не знает….

— М-м-мал-ч-а-а-ать! — рявкнул Вагнер, и повалил девушку звонкой пощечиной. — Говори только с разрешения! Пока я не позволю — никто не должен издавать звуки! Как тебя зовут, девочка? — Вагнер снова положил трость ей на плечо.

— К-катя, — жалобно ответила девочка. — Пожалуйста, дядя, не обижайте маму….

— Так вот, — Вагнер склонился над Катей. — Теперь у тебя нет имени. Теперь у тебя есть порядковый номер, — он оглядел цифры, вышитые на рубашке Кати. — Пятьсот сорок восемь шестьсот семь. Теперь ты откликаешься только на них. У тебя больше нет имени. Ни у кого из вас! — он обвел строй тростью. — Ни у кого из вас нет имен! Вы всего лишь цифры, и всего лишь инструмент! Вы служите рейху! Служите фюреру! Те из вас, кто будет служить достойно, выживут! А это…. — Вагнер выхватил из рук Кати лошадку, Катя всхлипнула и беспомощно опустила руки. — Игрушкам здесь не место! У вас на уме должна быть только работа! Вы, русские, не бесполезный мусор. Третьему Рейху нужна прислуга, и фюрер окажет вам честь, позволив стать рабами Новой Германии!

— Не надо, пожалуйста, — попросила Катя сквозь слезы. — Ее для меня сделал папа. Он сказал, что если мы с ней расстанемся, она будет грустить.

— Меня раздражают дети и их нелепые фантазии, — скривился Вагнер, а затем пояснил: — Это кусок дерева, как моя трость. Дерево не способно грустить. А вот тебе, пятьсот сорок восьмая, будет грустно и больно, если я узнаю, что ты плохо работаешь! По машинам их! И помните…. - он снова обратился к строю. — Проклинайте ваших матерей за то, что они родили вас от грязных русских мужчин.

В воображаемом списке смерти Везденецкого появилось еще одно имя: "Вагнер".

Заключенных рассадили по грузовикам, водители запустили моторы, и колонна покинула территорию вокзала.

Везденецкого транспортировали отдельно от остальных, по выделенной железнодорожной линии, которая вела прямиком в лагерь "Тихий дон". Бойницы закрыли наглухо и на разум давила темнота, сквозь которую доносился скрип вагонной сцепки и стук колес. Изредка слышался приглушенный броней паровозный гудок, напомнивший автомобильный клаксон, услышанный Везденецким в детстве.

Тогда он был мал, беззащитен, а крепкий характер, к сожалению, не всегда составлял конкуренцию массам тел ребят постарше. Везденецкий не был паталогическим трусом, но когда хулиганы заперли его в холодном подвале, в который не могли просачиваться кванты света — впервые стало не по себе. Как оказалось, все чего-то боятся. Будучи мальчишкой Везденецкий не боялся драк, не питал страха перед людьми и дикими собаками, но побаивался темноты. В ней мог притаиться плод воображения или, быть может, настоящее чудовище, с которым предстояло встретиться с глазу на глаз.