За Кубанью - страница 11

Врач уехал, Максим пытался выполнять все его предписания. Но покой не шел: ни ночью, ни днем он не мог сомкнуть глаз. Чтобы не стонать, лежал, стиснув зубы. И тогда Ильяс, посоветовавшись с председателем ревкома Нухом, пригласил фельдшера Схатбия. Поглядев на раненого, тот только прищелкнул языком и ушел. А вскоре возвратился в сопровождении престарелого хаджи Сулеймана и Меджида-костоправа. Поглядев, на пациента, хаджи тоже прищелкнул языком. Щелканье это могло иметь только один смысл: «Перед волей аллаха смертный бессилен». И хаджи, закатив глаза под чалму, стал взывать к его милости.

Меджид вел себя иначе. Задав Ильясу несколько вопросов, он задумался. Хаджи и фельдшер тем временем направились к дверям: в такие минуты костоправу лучше не мешать. Вскоре вслед за ними вышел и Меджид. Впрочем, он скоро вернулся обратно с плетеной корзинкой, в которой побрякивали склянки.

— Кто перебинтовывал русского? — обратился он к Ильясу.

Биба, стоявшая вместе с Мариет у дверей, ответила, что делала все так, как велела приезжая женщина.

— Хорошо сделала, — объявил костоправ. — Будешь помогать мне.

С помощью девушек Меджид промыл раны Максима настойкой собственного изготовления, деревянной лопаточкой достал из фарфорового пузырька коричневую мазь, тоже собственного изготовления, и полностью залепил ею раны.

— Ну-ка забинтуй, — попросил костоправ Бибу. — У тебя хорошо получается, девушка, быть тебе лекарем, умница.

Раскрасневшаяся от похвалы Биба старательно перевязала Максима. Костоправ пошарил в корзинке, достал пузырек и, поднеся его к носу Максима, открыл. По комнате разнесся острый запах эфира. Максим невольно сделал глубокий вдох.

— Завтра опять приду, — объявил Меджид, направляясь к выходу. Но уходить не торопился, присел на топчан у стены. — Послушай, Биба, он сейчас уснет, и пусть его никто не будит. А когда проснется, покорми его, потом рассказывай сказки. Ты знаешь сказки? — Меджид поднял глаза на девушку.

— Знаю, — чуть слышно пролепетала Биба. — Какие рассказывать?

— Любые, какие хочешь, он все равно ничего не поймет. Говори спокойно, и он опять заснет… — С этими словами Меджид, важно всех оглядев, удалился.

— Смотри, — прошептала Биба, подталкивая Мариет, — засыпает…

Вот так и пошло, как говорил Меджид. И с каждым днем Максиму становилось все лучше и лучше.

Однажды Ильяс услышал во дворе знакомый голос — это прибыл Ермил, тот самый ездовой, который когда-то доставил их в аул.

— Командир полка приказал пригнать тебе двух жеребцов: ноги у них засеклись. Да это ничего, едреный лапоть, у тебя они отойдут.

Сгрузив корзины с продуктами и передав Ильясу деньги для него и Максима, — оказывается, поскольку они не попали в госпиталь, их все прошедшее время числили на довольствии в полку, — Ермил достал из-под сиденья аккуратненький, перевязанный бечевкой сверток.

— Начальство наше Максиму трахеи прислало. Выздоровеет, сказал комиссар, а на свет божий показаться не в чем, все казенное мундирование народной кровью залито. Вот, говорит, пусть и носит эти трахеи.

В пакете оказались желтоватые английские шоферские галифе с черными хромовыми нашлепками, английский же френч цвета хаки с четырьмя огромными накладными карманами и густо пахнущие дегтем обычные яловые сапоги.

— Енеральские трахеи, едреный лапоть, — восхищался Ермил. Увидев, что лицо Максима прояснилось, добавил — Я б за-ради такой муниции из гроба выскочил! А теперь — до свиданьица, ехать надо.

— Нехорошо, — возмутился Ильяс. — Без обеда по отпущу!

— Отпустишь, едреный лапоть, — невесело улыбнулся Ермил. — Завтра утром нас, обозников, по ешелонам грузить начнут. Конники уже тронулись.

— Куда?

— А зверь его знает! Ординарец Семена Михайлыча сказывал, будто на польский фронт.

Вскоре Максим стал подниматься. Но ходить не мог — сразу же начиналось головокружение, к горлу подступала тошнота. Врач был прав: покой и только покой! И конечно, время. А тянулось оно так медленно, что казалось, будто тоже ранено и едва волочит ноги. А иногда и вовсе останавливалось — это когда Биба рассказывала сказки. Поразительно: вслушиваясь в ее медленную, плавную речь, Максим словно бы начинал понимать чужой язык. Когда Биба останавливалась, он произносил некоторые адыгейские слова, правда, довольно смешно, но правильно объяснял их смысл по-русски.