За кулисами смерти - страница 7
Театр музыкальной комедии появился в городе почти сто пятьдесят лет назад. Построили его на деньги местного купечества, режиссера и труппу пригласили из Москвы, там они выступали в знаменитом антрепризном театре Лентовского в летнем саду «Эрмитаж». Ставили тогда в основном оперетты зарубежных композиторов – «Прекрасную Елену» Оффенбаха, «Летучую мышь» Штрауса, «Цыгана-премьера» Кальмана, «Веселую вдову» Легара. На верхнем этаже в великолепном зале с лепниной и огромной люстрой зрители наслаждались пением любимых артистов, на нижнем – в перерыве и перед спектаклем – можно было плотно поужинать, выпить бокал шампанского, закусив черной зернистой икрой. По сравнению с кафешантаном «Сицилия» на углу Старой Дворянской улицы и Редутного переулка, где пели двусмысленные куплеты и лихо отплясывали канкан бойкие и доступные всем посетителям, готовым заплатить за сомнительные удовольствия, девицы легкого поведения, Театр музкомедии считался заведением приличным и благопристойным. Но в грозном семнадцатом году северный ветер из далекого Петрограда задул на тихих южных улицах, принеся тревоги и смятения революционного времени.
Власть в городе переходила от красных к белым, потом снова к красным, отходящим на восток под напором рейхсвера после заключения Брестского мира. Потом ушли и немцы, и большевики, ситуация как-то стабилизировалась, потянулись сюда состоятельные беженцы из Москвы, Петрограда и центральных губерний в надежде, что «авось все еще наладится». И приободрившимся местным обывателям, и приезжим хотелось хотя бы ненадолго пожить прежней, довоенной и дореволюционной жизнью, так что начали открываться банки, рестораны и кафе. И конечно, распахнулся занавес на сцене Театра музыкальной комедии.
В те дни к местной труппе присоединились популярные певцы и артисты из обеих столиц, старой и новой. На этой сцене пел куплеты Вертинский, исполняли арии популярные теноры и баритоны из бывших московских театров оперетты «Парадиз» и «Ад у Зона», танцевали мадьярский чардаш и парижский канкан. Но недолго все это длилось, совсем недолго. Деникинское наступление на Москву было остановлено, вместе с отступающими добровольцами и казаками покинули Южноград и помещики, купцы, фабриканты, приказчики, коммивояжеры, поэты-декаденты, солисты и примадонны. Наступили иные времена, появились в залах иные зрители, во френчах и гимнастерках без погон, в кожаных куртках и галифе…
А в конце двадцатых годов Театр музыкальной комедии стал государственным, каковым и пребывал по настоящее время.
В фойе Лобова встретил большой фотопортрет Максима Заварзина с траурной лентой поперек, рядом с ним на столе лежали букеты цветов. Вахтерша проводила Эдуарда до дверей кабинета худрука, находившегося в служебном отсеке первого этажа.
С семидесятидвухлетним Лазаревским журналист никогда ранее не сталкивался, но слышал о нем от бывалых театральных репортеров кое-что интересное. Антон Ильич начинал в «Марице» в роли графа Тасилло, премьера в Московском театре оперетты в начале семидесятых имела большой успех, особо публика и критики отметили юного дебютанта. На столичной сцене Лазаревский провел более десяти лет, а потом получил приглашение из Южнограда, переехал в этот областной центр и остался в местном Театре музкомедии навсегда, став со временем его художественным руководителем. Когда в интервью его спрашивали о возможном возвращении в Москву, Антон Ильич неизменно отвечал, что его все устраивает и менять работу и место проживания он не намерен. Тем не менее ходили слухи, что попытку вернуться Лазаревский все-таки не так давно предпринял, но ему намекнули, что ветераны классической оперетты теперь не востребованы, как раньше, пришло время мюзиклов и зонг-опер, вместо лирических героинь и романтических героев современный состоятельный зритель молодых и средних лет хочет видеть и слышать со сцены арии колдуний, вампиров, оборотней и ведьмаков. В крайнем случае призраков и кошек…
Кабинет худрука был оформлен в стиле ампир, в отделке преобладали пурпурный и золотой цвета. Антон Ильич оказался высоким седовласым мэтром в дорогом костюме с бабочкой, в очках с тонкой оправой, чем-то похожим на Станиславского. Он сдержанно поздоровался с Лобовым, не вставая из-за огромного стола, предложил ему стул, демонстративно поглядел на часы и спросил хорошо поставленным низким голосом: