За огнями маяков - страница 47

— Хорошо. Только ответь сразу, в этот же день!

— А другое напиши, как поедете на восток, с дороги. Я буду ждать.

Ну, не пустяк ли это? Не мелочь ли?

Да, он понял, он согласен, напишет о впечатлениях, о настроении и прочем. И уж непременно напишет, когда доберутся до места назначения и устроятся.

— Если меня дома не будет — письмо мама перешлет в Москву.

Он покивал, утвердил в памяти. Ну, не пустяки это? Не мелочь?

— Ну, как же, как же? Ведь скоро мы, сейчас вот прямо, расстанемся, и тебя не будет, долго не будет… — Положила ему на плечо руку.

— И тебя не будет, — приблизил он ее к себе, другая ее рука легла ему на другое плечо. — Будем вспоминать друг о друге и писать письма. И ожидать встречи. Которая… состоится обязательно. Через год!

— О Господи, — она вздохнула, — через год!

В дверном проеме появились Гоша и Стас. Сошли с подножки. Вежливо поговорили и посмеялись тоже вежливо — знают, что никому тут, кроме них, невесело. Пожали Вере и Леночке руки. Простились, как хорошо воспитанные, преклонили головы. И поднялись на подножку, вошли обратно в вагон.

Гоша предварительно остановился, оглянулся направо, налево. Сказал: «Закругляйтесь!» — уж без этого он не может, и тоже скрылся. Раздался двойной удар колокола. Проводница велела уезжающим войти в вагон и вынула флажок. В Олеге что-то надорвалось: тоскливо взглянул он на проводницу, пронзительно — на Леночку. По лицу ее побежали слезы, и так ему жаль ее стало, родную, милую!

— Не плачь, Лена. Увидишь, все будет хорошо… — Обнял ее, надолго соединил свои губы с ее солеными губами, отстранясь, посмотрел в заплаканные глаза. И поцеловал еще. И, ласково похлопав по спине, подбодрив будто, оставил одну.

Она закрыла лицо руками: «Одну! Совсем одну!» И открыла опять, стала все видеть. Вот шагнул он на подножку и стал в дверях, рядом с проводницей. Медленно набирая скорость, поезд пошел, Леночка потянулась за вагоном, глядя на него, на уезжающего. Машущего теперь рукой. И, не обращая внимания на прощальные восклицания отбывающих тоже матросов из соседнего вагона, все шла и шла. И рядом с ней, держась за руку, шла ее подруга Вера, и обе они тянулись за вагоном, за поездом, пока не кончилась платформа.

Олег все видел их. Пока вовсе они не уменьшились в размере и не стушевались, растворившись и потерявшись в посторонних предметах. Ну, все, вот все. И нет уже никого. Как будто и не было… Проводница велела пройти в вагон. И закрыла двери. И между прочим посочувствовала Олегу, оставившему такую красавицу. Так и назвала Леночку: «красавица».

Стал у окошка, где толпились его друзья, уступившие ему место, как пострадавшему. Города было совсем не видно: ну, он же весь на горе! Смотрели на тянувшиеся вдоль путей цеха паровозоремонтного завода, где группа проходила практику на токарных и фрезерных станках; проехали переезд со свежевыкрашенными шлагбаумами, миновали огромную, нависшую над железной дорогой гору, на верху которой, на лесной опушке, Олег с Гошей готовились к государственным экзаменам. А по другую сторону поезда, тоже рядом с дорогой, текла, бежала, теперь не видная, река Белая. На той ее стороне — памятный пляж, куда приезжали едва не целой группой купаться. Где, впрочем, у Олега состоялась проба сил с самбистом Анатолием Нестеровым. И с его отцом ли, с товарищем ли — так и не выяснил…

Впереди была Черниковка. В пошивочном ателье там шили им форменные кителя и брюки, а девушкам — платья. Ездили туда на примерку. Скоро будет эта станция. Но Черниковка — это уже не Уфа…

Все четверо толпились возле окошка, обменивались мнениями, о чем-то спорили. А, в общем-то, прощались с великолепной Башкирией, с уральской природой. Прощались, прощались…

Когда со станции Новосибирск поезд тронулся и пошел не на запад, как всегда, а на восток, сердце Олега екнуло. Посуровело и лицо Гоши. Касаясь друг друга плечами, стояли у раскрытого окошка, за которым все убегало назад, будто в невозвратное прошлое, — и семья: папа с мамой, сестра, братишка, старшие братья, — и учеба, и спорт. И труд. И милая Леночка…