За окнами сентябрь - страница 32
Утром она опустила письмо, и сразу же ей захотелось вынуть его. Вера поняла, как мелко, глупо, недостойно то, что она написала. Нужно было не отвечать совсем или написать одну строчку правды: «Мне невыносимо трудно без тебя».
Больше писем от него не было.
А жизнь летела и постепенно входила в привычную колею. Вспоминая и утрируя неприятные, не нравившиеся ей черты Глеба, она убедила себя, что все равно у них ничего хорошего не получилось бы. Он невзлюбил Таню и, конечно, обижал бы ее, и с бабушкой они не поладили бы, а она бы этого не перенесла, и они все равно бы разошлись, только разрыв был бы еще болезненней. Все к лучшему!
Только о месяце в Усть-Нарве нельзя было вспоминать — все ее построения летели к черту.
Почти ежедневно заходил Павел, и у них установились такие дружеские, душевные отношения, каких никогда не было. Он очень изменился, стал разговорчивей, уверенней в себе, начал работать над докторской, был вполне доволен жизнью. Только еще больше растолстел.
— За центнер перевалил, — добродушно объявил он.
«А ведь я задавила его, — как-то подумала Вера. — Молодец, что вырвался!»
Лидия Григорьевна, убедившись, что Вера не стремится отнять у нее Павла, преисполнилась преданности, старалась быть полезной — что-то доставала, покупала, приносила, — и у них тоже сложились хорошие отношения. Они даже выпили на «наменшафт» и теперь называли друг друга по имени. Вера заметила, что Лида вообще любит выпить. У Павла тоже была такая склонность, но в ее доме спиртное покупалось только к приходу гостей, и если во время застолья Вера замечала слишком широкие жесты мужа, багровеющее лицо, то молча отбирала рюмку, а протестовать он не смел. Теперь они, очевидно, попивали вдвоем.
Как-то в деликатной форме она сказала ему об этом, и Павел объяснил, что у Лидуши была очень тяжелая жизнь: в войну она потеряла родителей и брата, человек, которого она любила, бросил ее с ребенком, а вскоре и ребенок умер от менингита. Поневоле запьешь! Вера подумала, что это не лучший способ борьбы с несчастьями.
— Некоторая привычка, конечно, у нее осталась, но норму она знает, — уверял Павел.
Новый год встречали у Веры. Она приехала после рано окончившегося концерта и в куче поздравлений нашла телеграмму от Глеба. Текст был стандартный: «Поздравляю… желаю…»
«Наверно, у него есть список лиц, которых надлежит поздравлять, и он всем лупит одно и то же», — неприязненно подумала она.
Гостей собралось мало: две одинокие подруги и, конечно, Лида с Павлом, оказавшимся единственным мужчиной, — обычная теперь картина.
— Лежат наши любимые, лежат в сырой земле, — сказала басом одна из подруг, оглядев стол.
И Вера подумала, что миллионы одиноких женщин — тоже жертвы войны, только не учтенные статистикой. Война лишила их любви, семьи, детей — естественного женского счастья. У каждого прибора лежали кусочек тонкой бумаги и карандаш, на столе стояли свечи. В последние суетливые минуты перед боем часов Спасской башни Вера зажгла свечи и объяснила, что есть примета: если успеешь во время боя часов написать желание, сжечь записку и пепел выпить с первым бокалом, то оно непременно исполнится.
Часы начали бить гулко, торжественно. Вера быстро написала приготовленное желание: «Здоровья маме, детям. Получить звание» — и в последние секунды неожиданно для себя приписала: «Быть с Глебом», успела сжечь и проглотить. Эта процедура вызвала некоторое оживление: кто-то просыпал часть пепла, у кого-то пепел осел на дно бокала, и возникли вопросы — как это считать? Желание совсем не исполнится или исполнится частично?
Когда были произнесены дежурные тосты и утолен первый голод, Лида взяла принесенную гитару и начала петь.
Эта маленькая женщина обожала кричащие тряпки, «жестокие» романсы, Павла называла «Дусей» и «Лапой», все время прикасалась к нему, что-то поправляя, одергивая, приглаживая. «Неплохой человек, но начисто лишена вкуса», — думала Вера. А Лида, прикрыв глаза и раздувая крылья остренького носа, выводила: