За свободу - страница 23

Прекраснейшей среди прекрасных была, конечно, Габриэла Нейрейтер. Ее горделивая осанка говорила о том, что она сознает силу своих чар. Обвитая тройной ниткой жемчуга, белая шея оттенялась золотыми кружевами, обрамлявшими края прозрачной рубашки. Золотой венец в виде роз, увитых плющом, украшал ее распущенные черные волосы, ниспадавшие блестящей шелковой волной до пояса. Венец, задуманный и выполненный Гансом Лаутнером, оттенял белизну ее лба, сверкающего как алебастр на солнце. Нитка искристых самоцветов охватывала пышный стройный стан. Открытое верхнее платье из пурпурной парчи с очень широкими откидными рукавами позволяло видеть нижнее платье из белого венецианского атласа с узкими рукавами, плотно облегавшими ее полные округлые руки. И верхнее и нижнее платья были затканы по краям золотыми цветами. Расшитая красным шелком бархатная киса, нож в осыпанных драгоценными камнями ножнах и опахало из павлиньих перьев висели у пояса. Ее тонкие белые пальцы были унизаны сверкающими кольцами.

Знатная дама

С гравюры Лукаса Кранаха

Не удивительно, что глаза всех молодых аристократов метали огненные стрелы в это обольстительное создание, но эти стрелы, встретившись с презрительно-равнодушным взглядом прекрасной Габриэлы, отскакивали, не задев ее.

Она была сиротой. Эпидемия оспы унесла ее родителей, когда она вместе с Сабиной фон Муслор еще воспитывалась в доминиканском монастыре. Монастырь на Оружейной улице славился тем, что давал своим воспитанницам изысканнейший светский лоск. За исключением нищенствующих орденов, все монастыри уже давно допускали в свои пределы лишь тех из числа жаждущих замкнуться в их стенах от мирской суеты, кто был достаточно богат, чтобы дать обет бедности. Послушницы Ротенбургского доминиканского монастыря вербовались только из самых состоятельных слоев землевладельческой и городской знати. Зато они пользовались привилегией: они могли снять монашеское покрывало и даже выйти замуж; в этом случае, однако, в пользу монастыря оставался весьма солидный куш в виде компенсации за утраченную невесту Христову. Благочестивые сестры пользовались неограниченным правом принимать у себя своих родственников. Сынки городских патрициев и сельских дворян усердно навещали своих сестер, кузин и тетушек в белых рясах под черными вуалями еще и потому, что монастырь славился лучшим тауберским вином. Монастырю принадлежали богатейшие виноградники в нижней части города. Горожане поговаривали, что в святой обители не только пьют вино, но и частенько режутся в карты и кости не хуже, чем в Дворянской питейной на Рыночной площади. У Цейзольфа фон Розенберга была в монастыре тетушка. Соскучившись в одиночестве в своем прилепившемся на высокой горе замке, он прискакал как-то ранним утром к монастырским воротам на Оружейной улице вместе со своим дружком Филиппом фон Финстерлором, владельцем замка к северу от Лауденбаха.

Смерть родителей сделала Габриэлу наследницей крупного состояния, а богатство, как известно, только усиливает блеск красоты. Ее покойный отец, Иозеф Нейрейтер, был человеком предприимчивым и, призаняв где только можно, пустился в спекуляцию вином и зерном. Это был единственный род торговли, не считавшийся зазорным для патриция, и дома городской знати были специально приспособлены для нее. Под просторными сенями, служившими торговым помещением, находились огромные подвалы, в которых хранились предназначенные на продажу вина собственных виноградников, а в господских дворах высились островерхие кровли двух- и трехэтажных хлебных амбаров. Иозеф Нейрейтер торговал вином и зерном не только на рынке и у своих ворог, он продавал вино в лозах и хлеб на корню. Не беда, что его удачливые спекуляции сильно смахивали на ростовщичество, ведь он лишь шел по стопам почтенных торговых компаний в Нюрнберге, Аугсбурге, Ульме, которые, вступая в «ринги»[31], устанавливали высокие цены на любые товары. Правда, горожане и крестьяне проклинали их на чем свет стоит, но ничего не могли поделать. Имперские сеймы неоднократно выносили постановления о недопустимости такого злостного ограбления народа ростовщическими торговыми компаниями, но все решения оставались мертвой буквой. Объединенная сила денежного мешка оказалась могущественней самого императора.