За волшебной дверью - страница 8

Я уже отмечал, что считаю „Айвенго“ лучшим романом Вальтера Скотта и думаю, очень многие тут со мной согласятся. Ну а какой же роман займет следующее после „Айвенго“ место? Среди романов Вальтера Скотта едва ли найдется один, которому известное число почитателей не присудило бы почетное место. Это убедительно свидетельствует об одинаковом уровне романов. Для того, кто родом из Шотландии, романы Вальтера Скотта, где воспроизведена жизнь Шотландии и действуют персонажи-шотландцы, отмечены чертами „уникальности“, что позволяет отвести им особое место. „Пуританам“, „Антикварию“ и „Роб Рою“ в большой мере присущ шотландский юмор. И это выделяет их среди других. Старухи-шотландки, изображенные Скоттом, почти так же хороши, как его воины. Это лучшие женские образы, им созданные. Но в то же самое время следует отметить, что достоинства романа „Квентин Дорвард“, связанные с его диалектными особенностями, накладывают такие ограничения, что это произведение никогда не сможет сравниться с произведением, одинаково обращенным ко всему миру. Возможно, как мне представляется, в целом роману „Квентин Дорвард“ можно присудить второе место из-за широты поставленных в нем проблем, мастерства в изображении характеров и европейской значимости событий и лиц, в нем описанных. Роман „Квентин Дорвард“ является родоначальником всех трех романов „плаща и шпаги“, которые стали неиссякаемым добавлением к развлекательной литературе XIX века. Карл Смелый и ужасный Людовик XI представлены удивительно живо. Мне кажется, я даже могу лицезреть этих двух смертельных врагов, крепко обнявшихся в порыве жестокой радости, наблюдая, как собаки травят герольда от города Льежа, и причем лицезреть более ясно, чем большинство вещей, на которых в действительности останавливается мой взгляд.

На описание Людовика XI с его хитростью, жестокостью, суеверием и трусостью, несомненно, очень повлияли мемуары Филиппа де Комина. Наиболее эффектно король выглядит в сценах со своим грубым и воинственным противником. Не часто случается, чтобы исторические персонажи в реальной жизни обладали бы точно такими же внешними данными, как их описывает какой-нибудь писатель. Но в церкви Хофкирхе в Инсбруке я видел изображения Людовика XI и Карла Смелого, которые буквально сошли со страниц романа Вальтера Скотта. Людовик XI — тощий голодный хорек, аскет и Карл Смелый — с головой профессионального борца-победителя. Мы бываем неприятно удивлены, когда изображение человека абсолютно не соответствует всем нашим, заранее составленным о нем представлениям — когда мы, к примеру, в Национальной галерее видим портрет человека с благородным, оливкового цвета одухотворенным лицом и вдруг с изумлением из подписи под портретом узнаем, что это и есть безнравственный судья Джеффриз. Однако иногда, как это произошло в Инсбруке, мы бываем полностью удовлетворены. Вон там передо мной, на каминной полке, стоит портрет Босуэлла, мужа королевы Марии Стюарт. Снимите его с полки и взгляните на него. Обращает на себя внимание массивная голова, вполне пригодная, чтобы замышлять большие планы; властное чувственное лицо, способное пленить впечатлительную нежную женщину; звероподобные черты, в которых отражена воля, — рот, где как будто прячутся клыки дикого кабана, борода, которая может ощетиниться от бешенства. Весь человек и его жизнь предстают в этом изображении. Хотелось бы знать, видел ли когда-нибудь Вальтер Скотт подлинник этого портрета в родовом поместье Хэпбернов?

Я всегда придерживался высокого мнения о романе, который до известной степени был сурово встречен критикой и который был последним творением усталого пера Вальтера Скотта. Я говорю о романе „Граф Роберт Парижский“. Убежден, будь этот роман первым, а не последним в серии романов писателя, он привлек бы к себе такое же внимание, как и „Уэверли“. Я понимаю умонастроение ученого, который в порыве восхищения, смешанного с отчаянием, воскликнул: „Я всю жизнь занимаюсь изучением того, что происходило в византийском обществе, а тут появляется какой-то адвокат из Шотландии и в мгновение ока делает всю проблему ясной для меня!“ Немало людей с большим или меньшим успехом могли бы описать Англию после Нормандского завоевания или средневековую Францию, но воссоздать всю мертвую цивилизацию столь правдоподобно, с таким величием и точностью в деталях — это, я должен сказать, самый удивительный tour de force