Забайкальцы. Книга 3 - страница 12

Разговоры, шутки и смех долго не смолкали в этот вечер. Не принимал в них участия лишь один Иван Швецов. В полушубке, опоясанном патронташем, и с винтовкой, он стоял возле куста черемухи, шагах в двадцати от зимовья, чутко прислушивался к ночным шорохам. Ему первому выпало нести охрану нового лагеря.

Зима в этом году наступила в половине ноября. Скованная льдом, надолго затихла бурливая Тында, белым саваном покрылись сопки, пушистым инеем укутана тайга. Мороз, наверное, градусов на сорок, но Егору тепло в гураньих унтах, в таких же рукавицах, в полушубке и в козьей дохе, которую совсем недавно сшил Семен — одну на всю артель. А в такой дохе никакой мороз не страшен.

В руках у Егора винтовка-трехлинейка, в полночь он сменил на посту Врублевского и теперь медленно прохаживался по тропе возле речки.

Тишина, все вокруг погрузилось в сон. Здесь все так же, как и в Забайкалье, только звезды кажутся Егору крупнее и ярче. Вот, опрокинутый кверху дном, сияет Миколин Ковш — созвездие Большой Медведицы. Чеканным серебром, как наборчатый кавказский ремешок, блестит народный пояс Ориона, Егор посмотрел на него, подумал: «Кичиги-то уж к сопке подходят, светать будет скоро».

Он сел на трухлявую сосновую валежину, винтовку положил на колени. Восемь лет он не расстается с ней, надоело вот так мыкаться, сегодня здесь, завтра там, не видя ни семьи, ни матери, и Мишка, брат меньший, наверняка уехал с аргунцами в Чалбучинскую станицу — он сказывал однажды при встрече, что завел там любушку себе, теперь ему не до матери. Письмо бы послать, да как пошлешь отсюда, с кем…

Где-то неподалеку, за речкой, раздался легкий треск сухой ветки. Егор, вскинув винтовку, насторожился, но прошла минута, вторая — ни звука, ни шороха, тихо.

— Так что-то, — вздохнул с облегчением Егор, — ушкан[4], поди, петляет, либо лисица нюхтит.

Он успокоился, а в мыслях снова дом, Настя. Бедная Настя опять мучается, ворожит по нем, живой ли, а он сидит с друзьями в этой глухомани — сыт, одет и обут и грамоте даже учится. Вместе с Егором учатся Тихон и Андрей Корнеев, учителем у них Богомягков. Егор уже бойко пишет, газеты читает, да и в политических вопросах разбирается неплохо — спасибо Георгию Петровичу. Хороший человек, уж так-то все толково объясняет, малому ребенку и то будет понятно, что к чему.

Совсем рассвело, над зимовьем стоял сизый, волнистый столб дыма, когда Егор возвращался с ночного дежурства. Прежде чем войти в зимовье, Егор, помня строгий наказ Семена, снял с себя доху, повесил ее на колышек, что вбит в стену с наружной стороны.

«Нельзя заносить козью доху в тепло, шерсть с нее скоро облезет, — объяснял Семен. — Если с бережью носить, оставлять зимой на дворе, ее на много лет хватит». Чудак Семен, как будто собирается жить здесь многие годы.

После завтрака Егор завалился спать в углу на мягкой постели из высохшей на корне осоки.

А в это время в зимовье началось совещание, какие частенько возникали здесь обычно по вечерам. На этих совещаниях не избиралось президиума, не писалось протоколов, но обсуждения были активные. По сути дела, это были партийные собрания, потому что в числе одиннадцати зимовщиков — восемь большевиков.

Укрывшись полушубком, Егор уже начал засыпать, но тут заговорил Лазо, и сон с Егора как рукой сняло. Егор знал, что Лазо наладил связь с большевиками Амурской железной дороги. Оттуда регулярно, в определенное время, приезжал их связной к Шкарубе, где его поджидал уже посланец Лазо, пришедший будто бы проведать своих лошадей. Однажды таким посланцем был и Егор вдвоем с Семеном. Они получили тогда от связного и доставили Лазо три письма под сургучными печатями, газеты и какой-то сверток бумажный.

Вот и сегодня, получив почту, Лазо долго занимался с нею, советовался с Фролом и Богомягковым, что-то записывал у себя в блокноте, а теперь рассказывал зимовщикам о том, что советская власть пала и в Якутии, члены Центросибири во главе с Яковлевым расстреляны белыми властями, что аресты и расстрелы начались в Забайкалье и по всему Дальнему Востоку.

— Я считаю, — продолжал Сергей Георгиевич, — что отсиживаться в тайге мы больше не имеем права. Наше дело теперь быть там, в гуще народной, надо помогать им готовиться к борьбе с контрреволюцией. Время не ждет, товарищи, надо действовать, поэтому я решил так: завтра же отправиться в путь на Большой Невер, а там пробраться в Хабаровск и, если удастся, во Владивосток! Почему туда? Потому, товарищи, что там, как мне кажется, наибольшая опасность для революции. В сегодняшнем сообщении из Читы говорится, что во Владивостоке уже находится корпус американской пехоты под командой генерала Гревса. Зачем они туда пожаловали, кто их просил? Это первая опасность для революции на Дальнем Востоке. Вторая: восстание мы, безусловно, поднимем, но на помощь контрреволюции придут японцы, это несомненно, — помните, как нас еще весной предупреждал об этом товарищ Ленин?