Забайкальцы. Книга 4. - страница 23

— Ладно уж, пользуйся моей добротой. А я, пожалуй, и ночевать останусь в штабе. За конем присмотришь?

— Могу. Разнуздаю его, подпруги ослаблю, а как охолонет — соломки принесу с телеги, с-под мертвяка.

— Какого мертвяка?

— Кокнули тут одного давеча, шпиён оказался. В телеге лежит, поди глянь, может, признаешь?

— Нужда припала смотреть на мертвяков. Лучше пойду сосну.

— Валяй.

В штабном коридоре не спал лишь один часовой с винтовкой меж колен. Ординарцы, разведчики и караульные, что сменились с поста, спали вповалку на полу; один из них густо храпел, упершись головой в стену, рядом с ним высвистывал носом другой. В штабной комнате, куда прошел Аксенов, писаря только что закончили работу и тоже укладывались спать на голые скамьи, на столы, сунув под голову у кого что нашлось. Фадеев сидел на столе, — разувшись, он обернул сапоги гимнастеркой, смастерив из них подобие подушки, Аксенов, поздоровавшись, спросил:

— Павел Николаевич здесь?

— Нету. — Фадеев почесал голую волосатую грудь, зевнул. — У себя он, на квартире. А что?

— Из глубокой разведки я только что. Велено доложить ему сразу же, как вернемся.

— Что-нибудь важное, срочное?

— Оно, может быть, и не шибко срочно, а важные сведения-то.

— Тогда ложись да спи. Он, поди, только что прилег, надо же и совесть знать. Да и до утра уж недалеко, спи, ложись.

— Придется. Мы ночесь в такую передрягу попали, что не до сна было. Днем уж, когда обратно ехали, вздремнули на кормежке коней, только и всего.

— Завтра расскажешь, хватит.

Иван Иванович поискал глазами по комнате, свободных скамей и столов уже не было, поэтому шинель свою он постелил на пол, а под голову положил патронташ, накрытый папахой.

Мало удалось поспать в эту ночь работникам штаба. Еще не светало, а Фадеев уже будил разоспавшихся писарей:

— Вставайте живее, вставайте, ну-у! Эка, паря, спать-то вы какие здоровяки. Вставайте!

Нехотя, зевая и потягиваясь, поднимались писаря, а за ними и другие ночевщики.

— Чего тебе не спится? Поднял в эдакую рань! — уже сидя на постели, ворчал Аксенов, кулаком протирая глаза. — Сон досмотреть не дал, на самом интересном месте разбудил.

— Потом досмотришь, умойся холодной водичкой.

— Нет уж, спасибо, лучше я к соседям подамся. Выпрошу у них шубу, заберусь на сеновал и, пока весь недосып не нагоню, головы не подыму.

— Зря, девушки наши пирожков настряпали мясных. Быка вчера закололи в хозчасти, так они выпросили осердье на это дело.

— Пирожки, говоришь? — вмиг оживился Аксенов. — Неужто правда?

— Поди посмотри, если не веришь. Полнехонько решето напекли. И чаги с молоком наварили.

— Ай да молодцы девахи! Конешно, упустить такое удовольствие — грех великий! Ну, а насчет недосыпа, так я его и после пирожков наверстаю. Схожу к Журавлеву — и на сеновал.

На военный совет вместе с командиром 1-го кавполка Макаром Якимовым пришел и Егор Ушаков. Хотя в полку у Макара Егор командовал эскадроном, но на такое важное собрание его пригласили впервые.

Собрание еще не началось; командиры и комиссары толпились в ограде, разбившись на кучки, дымили табаком-зеленухой, разговаривали. Начальник политотдела Бородин что-то горячо доказывал, обращаясь то к старику Мартюшеву, то к Плясову. Комиссар, очевидно, не соглашался с ним, отрицательно крутил головой, сверкая розовой лысиной. Поодаль от них седоусый Захар Хоменко рассказывал что-то окружившим его командирам, среди которых Егор увидел Ивана Рудакова и Петра Ведерникова, вместе с которыми участвовал он в бою под Верх-Каменкой, когда они под командой вот этого самого Хоменко отбили у белых партию арестованных. Егор также направился к Хоменко, но, услыхав знакомый голос, оглянулся. К нему, широко улыбаясь, шел командир 5-го кавполка Чугуевский.

— Егорша!

— Андрюха! — Они обнялись и, как год тому назад, принялись хлопать друг друга по плечам. — Больше году не виделись!

— С Урульгинской конференции.

— Тогда и поговорить-то не пришлось. А ты уж полком командуешь?

— Приходится, куда денешься.

— Ваше благородие, не хухлы-мухлы!

— Да и ты, говорят, в сотниках ходишь?

— Э-э, из меня и сотник-то, про каких говорят: «На безрыбье и рак рыба, а на безлюдье и Хома человек».