Забайкальцы. Книга 4. - страница 39

— Пиши меня, Горбунов Микита.

— Я желаю, Поляков Иннокентий!

— Пулеметчик Обросимов Митрий, записывай!

— Тихо! — повысил голос Макар. — Кто пожелал к нам, отходи в энту сторону, поступите в охранную сотню к товарищу Матафонову, вот он на сивом коне, у него оружие получите, кони у вас свои, марш к нему.

Толпа бывших семеновцев редела: одни отправлялись к своим коням, те, что пожелали стать красными, окружили Матафонова. Макар в ожидании писаря поманил к себе уже знакомого дружинника-„добровольца“ и, когда тот подошел, спросил, помахивая нагайкой:

— Как фамилия?

— Пашка Бондырев, — ответил „доброволец“.

— Почему Пашка? Мальчик ты, что ли?

— Прозвали так по пьянке, а оно потом и в привычку вошло!

— Значит, ты, Пашка Бондырев, доброволец?

— Да ну-у, какой из меня доброволец!

— Сам же сказал — желаньем пошел воевать супротив нас!

— Я не воевать, из-за Рыбакова записался к ним.

— Какой Рыбаков? Чего ты плетешь!

— Конь у меня — Рыбаковым кличем. Конь такой, что мне за него пригоршню золота давай, не возьму, а его бароновцы[6] чуть даром не увели! Черт привел их в нашу станицу, вскоре после успенья; двух коней у нас взяли и Рыбакова заоблавили! Я свету белого невзвидел, как зауздали они его и уж седло накинули! Побежал к командиру ихнему, Христом-богом молил вернуть мне Рыбакова, а он и слушать не схотел. Вот и пришлось к ним записаться, служить им на своем Рыбакове! Думал, сбегу от них вскорости, а оно не тут-то было, попробовал один раз, да на ихнюю же заставу и нарвался! Вахмистр ихний так отвозил нагайкой, что с неделю было ни сесть ни лечь! Так уж мне и везет нынешний год, как куцему, вот и ты на меня же накинулся с шашкой, чуть до смерти не зарубил! А за што, спрашивается?

— Попал под горячую руку, но ничего, зато домой тебя отпускаю.

— За это дай бог добра тебе да здоровья! Только ты уж прикажи своим, как бы они на моего Рыбакова не позарились, да и берданку мою вели отдать, она мне от отца досталась, пристрелянная, патронов к ней раздобыл, зимы на две хватит охотничать, а вам-то она все одно ни к чему.

— Ладно уж, отдадим, только опять не вздумай к белым податься!

— На черта они мне сдались, вон сколько горя из-за них принял! Сегодня же махну домой, завтра покров, престольный праздник у нас, а я на своем Рыбакове к завтрашнему утру дома буду. Может, и ты ко мне пожелаешь? Уж мы бы с тобой…

Но Макар уже не слышал, — увидев рысившего к нему писаря, повернул к нему. А Мишка уже успел переодеться в новенький, из дубленых овчин полушубок, подпоясанный офицерским ремнем с наганом на боку.

— Все в порядке, Макар Михаилыч, — доложил он, сдерживая коня. — Четвертый эскадрон чуток задержался, вот-вот и он подойдет, я уж видел Сапожникова, сказал ему.

Макар окинул взглядом щеголеватую фигуру писаря, но ругать за полушубок не стал, а только сказал, глянув на него:

— Кичиги-то уж вон куда поднялись, а нам к рассвету надо быть на Кропачевом! — И переменил разговор, показав концом нагайки на смирнехонько стоявшего бывшего дружинника: — Отдай этому чудаку коня его, берданку и догоняй нас, живо!

Еще не светало, когда Макар, сделав со своим полком тридцативерстный кружной обход, зашел в тылы японским позициям на Кропачевом мысу. Полк остановил он в небольшой уходящей к Урову падушке. Партизаны, памятуя строгий наказ командира во время таких остановок не разговаривать, не курить, лошадей удерживать от ржанья, замерли в строю, ожидая команды; от взмыленных лошадей их валил пар. Из донесения головного разъезда Макар знал, что впереди перед ними, за некрутым перевалом, в такой же вот падушке, расположился большой обоз белых. Это не столько радовало Макара, сколько огорчало, ведь расположен обоз как раз на том месте, где он предполагал развернуть полк и двинуть его в наступление. Теперь это становилось невозможным, ведь обоз у них не может быть без охраны, они откроют по партизанам огонь, и момент внезапности нападения на японские позиции сорвется. Досадуя на столь неожиданное препятствие, Макар, приказав эскадронным командирам следовать за ним, рысью вымахнул на ближайшую горку, остановился в тени высоких кустов боярышника. Отсюда при слабеньком лунном свете были видны падушка и растянувшийся по ней большой обоз, кое-где, дымясь, рдели догорающие костры. Тишина, крепок заревой сон стариков обозников, вероятно, дремлют и охранники, а на востоке ужо забрезжил рассвет.