Забайкальцы. Книга 4. - страница 43

— Где же теперь Макар наш с полком?

— Где-то по Газимуру действует, наш Четвертый полк на Аргуни, ну и другие полки по разным направлениям, а штаб фронта по-прежнему в Богдати.

Как пение райской птицы, слушал Егор рассказы Архипыча и, когда старик на минуту смолк, вновь набивая табаком диковинную свою трубку, горестно вздохнул:

— Жалко, не довелось мне повоевать с вами и на победу пашу порадоваться.

— Хм, чудак-человек, радоваться должен, что хоть живой-то остался, а войны на тебя ишо хватит. О другом горевать надо, вон сколько наших полегло в энтих боях, навечно остались лежать на сопках богдатских, земля им пухом лебяжьим! Вот кого жалеть надо да поминать их добрым словом.

— Поминать-то их будем не мы одни, а и народ наш, дети наши, внуки и правнуки.

— Конешно.

В этот же день, вскоре после ухода Архипыча, неожиданно навестил Егора и брат его Михаил. Радостной была эта встреча и короткой. 5-й кавполк, в котором находился Михаил, не останавливаясь в этом селе, проследовал дальше. Михаил, узнав, что здесь находится на излечении Егор, поручил свой эскадрон заместителю и разыскал брата. Не раздеваясь, сняв лишь винтовку, прошел он в горницу и, осторожно обняв Егора, трижды поцеловал его.

— Спасибо, Миша, спасибо, — слабо пожав руку брата, Егор даже прослезился от радости, дивясь про себя, как возмужал за это время Михаил, как раздался в плечах и каким красивым стал он — чубатый, кареглазый казак. От разрумяненного морозом лица и от всей его статной фигуры веяло молодостью, силой.

— А я ребят знакомых из вашего полка повстречал, они мне и рассказали про тебя, — Михаил уселся на табуретку, глядя на исхудавшее, обросшее бородой лицо брата, — а то я бы и не знал. Шибко ранили?

— В грудь навылет.

— Ну, и как теперь?

— Выходили, поправляюсь.

— Исхудал-то как!

— Так вить хворость-то и поросенка не красит. Зеркало вон висит, дай-ка его сюда.

Михаил снял со стены круглое, величиной с блюдце, зеркальце, подал брату. Глянул в него Егор и головой покачал: в зеркале он увидел совсем не похожего на себя, худого до невозможности человека, с заострившимися скулами и глубоко запавшими глазами, а подбородок его и ввалившиеся щеки густо заросли рыжеватой щетиной.

— Боже ты мой, Миша! — с досадой в голосе простонал Егор, — Да неужто это я? Шкелет, истованный шкелет! И борода рыжая! На злу головушку не люблю рыжих — и на тебе, сам рыжим стал.

— Э-э, ерунда это, — Михаил, улыбаясь, махнул рукой, — не все ли равно, какой масти борода, да и сбреешь ее к чертовой матери, как поправишься. То же и насчет худобы, было бы здоровье, а на костях мясо будет!

— Оно-то верно.

Поговорили братья, вспомнили мать, родную станицу, и Михаил заторопился:

— Я ведь от полка-то отстал, братуха, но ничего-о, конь у меня добрый, к вечеру догоню. На Аргунь направляемся, и, если до станицы Олочинской дойдем, отпрошусь денька на два в Покровское съездить, к Маринке.

— Один?

— Один, а что?

— Не советую, Миша. Рысковое дело. Станица там сам знаешь какая, наскрозь семеновская.

— Э-э, брат, теперь, после богдатского боя-то, и соменовцы стали другими, сотнями к нам переходят. Да вот недавно: трое наших нарвались на разъезд ихний, забрали их беляки и под конвоем в Нерчинский Завод направили, а они завернули дорогой и вместе с конвоирами прямиком к нам! В моем эскадроне теперь бывшие беляки, хорошие ребята, казаки Атаман-Николаевской станицы. А в Покровское-то надо съездить, братуха, дочка родилась, три месяца ей скоро будет, а я ее еще и не видел, посмотреть охота, на руках подержать.

— Понимаю, Миша, — кивнул головой Егор и, вспомнив про своих, горестно вздохнул: — Тоже повидать-то надо бы, да где уж там!

— А насчет опасности, — продолжал Михаил и, завернув полушубок, достал из кармана небольшой вороненой стали браунинг, — есть чем оборониться. Это мне командир полка Чугуевский подарил, за набег один очень удачный. Интересная штучка, всегда при себе, а в кармане его не видать. Выручка в случае чего.

— Ну смотри, Миша, осторожнее будь. Да вот еще што, будешь у Маринки, попроси ее, чтобы письмо маме написала, и про меня пусть пропишет, што жив, здоров, про ранение мое не надо. Пусть порадуется мама, я-то ей так и не писал с самой весны.