Загадка 602-й версты - страница 34

— Не хватило, значит, у Кабелко силенок,— усмехнулся Иван.

— Да нет, Немко говорит, что «свинячий аристократ» недели две вечерами ходил к Когуту пилить дрова. Днем стеснялся. А потом Данило Романович прогнал его. Даже, говорит, накостылял в шею.

— Путает что-то Немко,— усомнился Полозов.— Не в характере Данилы Романовича было пускать в ход кулаки по пустякам.

— Так ведь не по пустякам. Похоже, Кабелко к Галине подкатывался.

— Это Немко рассказал?

— Нет, Немко такого не говорил,— засмеялся Леоненко.— Он очень уважал старого Когута, на Галину чуть не молился. Они были добры с ним. Немко говорит, что жинка Когута на деву Марию похожа.

— Опять что-то не кругло получается,— возразил собеседнику Полозов.— Вот если бы за обиду девы Марии Немко отлупил «свинячьего аристократа», то это было бы как раз в его характере.

— Так он и собирался отлупить Кабелко,— подтвердил Леоненко.— Я еще не досказал. Немко говорит, что «Миколай Угодник» запретил ему трогать «свинячьего аристократа».

Забота «Николая Угодника» об охранении Кабелко насторожила Ивана. Тут уже что-то нащупывается. Если «Николай Угодник» знает о Кабелко и даже заботится о нем, то Кабелко тоже должен знать о святом. Какая-то связь во всем этом есть. Может быть, Кабелко и есть этот восьмой, затаившийся на станции, о котором говорит Горин.

Вернувшись в казарму, Полозов первым делом приказал Леоненко ложиться спать, чтобы тот хоть немного отдохнул перед заступлением в наряд. Звонить Могутченко в отдел было еще рано, а беспокоить его звонком на квартиру Полозову не хотелось. Иван хорошо знал, как мало и редко приходится отдыхать начальнику отдела. Внеочередной звонок сократил бы и те короткие часы, которые Могутченко проводит в семье.

Поэтому Полозов только взглянул на телефон, подумал и решил, прежде чем лечь спать, пройтись по свежему утреннему воздуху, позднее, часов в девять, позвонить в отдел и уж после этого завалиться в постель.

Он дошел до вокзала, прошелся по непривычно безлюдному перрону и остановился около пакгауза на другой стороне станции. Все было тихо. Примолкла даже маневровая «кукушка», спрятались от мороза в свои будки стрелочники, и только неугомонная лесопогрузка изредка нарушала тишину короткими «Эх, взяли!..» да тяжелым буханьем толстенных бревен, вкатываемых на платформы. Иван минут десять вслушивался в голоса людей, доносившихся с лесопогрузки, стараясь определить, какая артель сейчас работает, да так и не разобрав, повернул обратно.

Он шел медленно, в который уж раз проверяя в памяти, все ли обыскали в домике Когута, не оставалось ли где закоулка, куда Данило Романович мог бы запрятать свой кусок карты. В том, что надо искать именно карту, сейчас Иван не сомневался. Глубоко задумавшись, Иван не сразу обратил внимание на то, что к нему, пересекая станционные пути, направляется какой-то парнишка. Он даже махал рукою, стараясь привлечь к себе внимание Полозова. Не сразу Иван узнал Алешку, рабочего с лесопилки, племянника стрелочника, и остановился.

Алешка был примечательной личностью. В прошлом году он окончил семилетку — образование по тем временам немалое. Он мог бы стать избачом, секретарем сельсовета и даже, чем черт не шутит, поступить на службу в райисполком. Вместо этого, к изумлению всей родной деревушки, Алешка поступил рабочим на лесопилку. Сейчас он был подручным рамщика, а рамщик главное лицо у пилорамы. Зарабатывал Алешка неплохо, гораздо больше, чем избач или секретарь сельсовета, но в деревне все, не исключая родной матери, осуждали его за нежелание уйти на «чистую» работу.

Невдомек им было, что работа на лесопилке дает Алешке право на вопрос о профессии гордо ответить «рабочий».

Сейчас Алешка с полным основанием чувствовал себя пусть крохотной, но все-таки частицей великого класса, который около десяти лет тому назад совершил революцию. Революцию, отзвуки которой сейчас гремят над всем миром и никогда не умолкнут. В общем, Алешка был горд и счастлив от сознания, что он рабочий, и мечтал перейти на такой лесозавод, где работали бы тысячи человек, а не тридцать, как сейчас на лесопилке.