Загадка Лаудуотера - страница 7

Она сделала еще глоток и тихо сказала:

— Вино не отдает пробкой.

Тут она похолодела от страха.

Лорд Лаудуотер не мог поверить своим ушам. Такого просто не могло быть — чтобы его жена противоречила ему. Такого. Просто. Не. Могло. Быть.

Он все еще тяжело дышал, не веря своим ушам, когда отворилась дверь и на пороге появился Джеймс Хатчингс. В правой руке он держал графин со злополучным портвейном, а в левой — неповрежденную пробку. Он твердо заявил:

— Это вино не отдает пробкой, милорд. У него прекрасный вкус. Кроме того, пробка вроде этой не могла испортить его вкус.

Человек менее чувствительный, чем лорд Лаудуотер, смог бы справиться с этими двумя непредвиденными ситуациями. Но лорд Лаудуотер не смог этого сделать. Он сидел совершенно неподвижно, но его глаза так бешено завращались, что леди Лаудуотер, вскочив со стула, слабо вскрикнула и просто выбежала в сад через высокое окно.

Джеймс Хатчингс прошел к столу, с силой поставил на него графин — не лучшее обхождение со старым марочным портвейном — справа от лорда Лаудуотера и вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Оказавшись в большом зале, он позволил себе триумфальную злорадную улыбку. Затем он обозвал стоявших вместе в центре зала Уилкинса и Холлоуэя трусливыми псами и бездельниками и прошел мимо них в комнату слуг.

Через несколько секунд лорд Лаудуотер поднялся на ноги и, пошатываясь, подошел к другому концу стола. Он взял бокал жены с недопитым портвейном и сделал глоток. Он не отдавал пробкой. Портвейн был потрясающим! Он никогда не простит жену!

Лорд позвонил. И Уилкинс, и Холлоуэй явились на зов. Лорд велел им передать Хатчингсу, чтобы тот немедленно собрал свои вещи и убрался отсюда. Если он не покинет замок до четырех часов, то они должны выставить его. Затем, все еще рассерженный, лорд отправился в конюшню.

Мистер Мэнли уже закончил обед. Наполовину выкурив свою послеобеденную трубку, он поднялся, взял шляпу и трость и отправился нанести визит миссис Траслоу.

Выходя через парковые ворота, он встретился с преподобным Джорджем Стеббингом, locum tenens[1] местного прихода на то время, пока викарий находился на отдыхе, радуясь передышке в своей извечной борьбе с лордом Лаудуотером, покровителем прихода. Мистер Мэнли и священник шли в одну сторону и какое-то время обсуждали местные события и погоду. Затем секретарь, наделенный небесами живым воображением, абсолютно неограниченным пристрастием к строгому изложению фактов, развлек мистера Стеббинга красочным рассказом о своем непосредственном участии в первом Большом Прорыве[2]. Мистер Мэнли был одним из тех плотных, мягкотелых людей, что в разных частях страны до самой своей смерти будут развлекать знакомых живыми рассказами о своей ведущей роли в Больших Прорывах. Как и у большинства из них, весь военный опыт мистера Мэнли — полученный до того, как слабое сердце заставило его уйти в отставку — полностью состоял в офисной работе на территории Англии. Но его рассказ об ожесточенных сражениях отнюдь не страдал от недостатка яркости или образности. Ведь он слишком скромен, чтобы многословно говорить о том, что без его боевых качеств никакого Большого Прорыва вообще бы не состоялось, и успех Большого Прорыва — заслуга именно этих его качеств. Именно такое впечатление он произвел на простой и податливый ум мистера Стеббинга. Поэтому, когда на распутье они разошлись в разные стороны, мистер Мэнли продолжил свой путь с приятным чувством, что еще раз доказал кому-то собственную значимость, а мистер Стеббинг — с чувством благодарности за дружеское общение с настоящим героем. Оба они остались довольны случайной встречей.

Мистер Мэнли застал Хелену Траслоу в гостиной и, когда за впустившей его горничной закрылась дверь, ласково обнял ее. Затем он отстранился и в очередной раз восхитился ее красивой чистой кожей, румяным цыганским лицом, черными, почти дикими глазами и тяжелым водопадом темных волос.

— Между двумя последними поцелуями прошло так много времени, — сказал он.

Девушка удовлетворенно вздохнула и тихо засмеялась; затем она сказала: