Загадка старого клоуна - страница 3

Дед Грицько был невысокого роста, неказистый на вид, но так остёр на язык, такой юморист, первый на селе шутник и балагур, что рядом с ним самые стройные, самые красивые парни увядали, как скошенная трава. А ещё глаза у деда Грицька были такие голубые, прозрачные и чистые, как майское небо. Они и сейчас такие, цветут на его лице, как васильки в жите. И не устояла баба Галя. Странствия так и остались в мечтах… Я очень люблю своего деда.

У всех деды серьёзные, почтенные. Дед Терентий. Дед Максим. Дед Роман Иосифович. А мой – простой такой, несерьёзный, какой-то ребячливый. Как его в детстве Грицьком называли, так Грицьком до самой старости и остался. Никто его, кажется, в жизни по отчеству,

Григорием Григорьевичем, и не назвал никогда. Грицько да Грицько. И он сам, наверно, удивился бы и обиделся даже, если бы кто-то его Григорием Григорьевичем назвал. Потому что это «Грицько» у людей звучало не оскорбительно, а нежно.

В селе очень любят моего деда. Ни один праздник, ни одна свадьба, проводы в армию, крестины не обходятся без деда Грицька. Он всегда главный заводила, говорун, выдумывает разные смешные тосты. И столько смеха от его шуток!

Правда, баба Галя временами не выдерживает и дёргает деда Грицька за полу:

– Да сядь уже, ирод, помолчи немного, дай людям слово сказать, никто из-за тебя рта раскрыть не может. На вот закуси хотя бы, а то только бульк да бульк, – и пирожком деду рот заткнёт. Но проходит минута-другая, прожуёт он пирожок – и опять за своё. Может дед Грицько и пошутить над кем-то, но больше над собой шутит: разные забавные истории о себе выдумывает, чтобы смешно было.

О том, например, как он во время войны на передовой в сильный туман к немцам «в расположение» забрёл. Немцы как раз обедали, он и свой котелок кашевару подставил, пообедал с немцами, покурил и, захватив на десерт «языка», вернулся назад. Такой туман был!..

То как с волком бегал наперегонки.

То о том, как зимой невзначай под лёд провалился и, проплыв подо льдом, высунул голову в полынье, где наш бывший завклубом рыбу ловил: «Здравствуйте, Александр Степанович!» Тот так и застыл – лишился чувств.

Чего только не рассказывал о себе дед Грицько!

И хоть баба Галя всегда ворчала при этом: «Вот старый клоун! Вот разошёлся, ну хватит!» – в её смеющихся глазах вспыхивали лукавые искорки, мешающие скрыть нежность.

Характер я унаследовал от деда.

Отец у меня серьёзный, рассудительный. А я – шалопай.

– Весь в деда! – как будто с осуждением говорит баба Галя, но глаза у неё тоже лучатся и смеются.

– Не дрейфь, – подмигивает мне дед Грицько. – Такой, брат, характер, как у нас с тобой, не подряд, а через поколение появляется. Потому что иначе не было бы порядка.

Но если только за порядком следить, будет очень скучно жить. Веселее всего бывает именно тогда, когда нет порядка.

В каждом классе есть баламут, который нарушает порядок, вертится на уроках, как будто у него шило в штанах, постоянно вскакивает. Бросает реплики учительнице, гримасничает и вообще выкаблучивается как может. Только бы все смеялись. Только бы развеселить окружающих.

В нашем классе таким баламутом был я.

И вот…

Мы прибыли в Киев утром. Мы ехали из-за Днепра, через Дарницу, мимо Березняков, мимо Выдубицкого монастыря.

А после дарницкого переплетения рельсов, после березняковских белых новостроек вдруг появилась перед нами серебристая фигура Родины-матери (знаменитый киевский мемориал), золотом засияли на крутых кудряво-зелёных холмах купола Киево-Печерской лавры. А за ними сквозь утреннюю дымку просматривались и гостиница «Киев», и Владимирская горка, и игрушечно-хрупкая Андреевская церковь…

Что-то ёкнуло у меня в груди – я впервые почувствовал, что я в Киеве.

Папа встретил нас на перроне с цветами, возбуждённо-суетливый и какой-то необычный. В нём появилось что-то неуловимо городское, чего не было ни в маме, ни в дедушке, который приехал вместе с нами, чтобы помочь устроиться, ни, конечно, во мне.

Я это сразу почувствовал.

Квартира была пустая и гулкая. В одной комнате вдоль стен стояли три абсолютно одинаковые раскладушки, и телевизор моргал своим бельмоватым глазом. Во второй ничего не стояло, только в углу были в беспорядке свалены разные ящики, мешки, тюки – наши вещи, привезённые машиной из села три дня назад.