Загадка старой колокольни - страница 5

Я уже потерял всякую надежду на успех и однажды, вернувшись домой как всегда ни с чем, снял подкову, сказав ей:

— Нет, неправда, что ты ключ от счастья. Ты не приносишь радости тому, кто нашёл тебя!.. — и кинул её на пол.

Но однажды нам повезло.

Только шмыгнули мы в ворота на монастырское подворье, глядь, а на колокольню дверцы открыты. Подкрались ближе — где-то внизу слышны голоса. А Круть наш настоящий смельчак. Мы ещё боязливо стоим на пороге и осматриваемся, а он по железным ступенькам уже бросился вверх.

Что нам оставалось делать? Мы с Лёнчиком за ним. Как говорит мой дедушка: или пан, или пропал — дважды не умирать. Если уж смелость, то на полную катушку.

Круть бежит впереди. Лёнчик — вторым, я — замыкающим.

Ступеньки крутые, вьются вверх вокруг железного столба, словно хмель.

Сделали мы несколько оборотов — уже снизу нас не видно, — и я шепчу Лёнчику:

— Победа! Победа!..

— Подожди ещё, до победы далеко, — отмахнулся он и бежит, бежит впереди.

Уже, кажется, сердце выпрыгивает из груди, сопим, будто кузнечные мехи, а всё ж поднимаемся вверх, вверх…

Вот и первый ярус, площадка. Встали мы на ней, никак не отдышимся. А на все четыре стороны — окна огромные. Глянул я в окно — мама моя родная! — весь монастырь словно на ладони!

В последнее время ради большей конспиративности решили мы не брать с собой ни компаса, ни фонариков, ни даже футляра, пряча фотоаппарат просто за пазуху. И теперь я торопливо расстегнул ворот, чтобы достать его и снять открывающийся сверху вид. Разве ж узнаешь, посчастливится ли подняться выше. А вдруг сейчас поймают и выдворят отсюда?

Но Лёнчик меня остановил:

— Оставь ты это, пойдём дальше.

Я покорился. Теперь мы уже побрели. Подниматься по крутым ступенькам не так легко: сердце стучит, дышать тяжело, а к ногам будто кто гири привязал.

Но нас подбадривал Круть. Пробежит вперёд, оглянется, покачивая высунутым языком, и всем своим видом словно зовёт:

«Ну, мальчишки мои дорогие, скорее, скорее!»

И мы торопились.

Наконец вышли на второй ярус. Тут окна ещё огромнее.

Я уже подумывал, что отсюда обязательно сделаю фото, но Лёнчик снова шепнул:

— Нас могут заметить снизу. Надо как можно быстрее проскочить!

Вот так кросс! У себя в доме я на пятый этаж могу взбежать не останавливаясь. А тут уже и лоб взмок, к спине прилипла рубашка, ноги сделались совсем непослушными.

Но вот железный столб с винтовыми ступеньками упёрся в потолок, и дальнейший путь преградили какие-то дощатые двери.

«Наверное, закрыты», — подумал я.

Лёнчик толкнул их рукою. К счастью, они заскрипели на петлях и открылись. Переступили мы порог — а там круглая комната с четырьмя окнами. Посредине большой, очень большой какой-то ящик. Стенки его поломаны, сквозь дырки видны колесики.

— Да это же часы! — шепчу Лёнчику, а сам готов от радости вприсядку танцевать.

Подходим к ящику ближе и видим, что это действительно часовой механизм. Но какой он мощный! Есть такие колесики в нём, что чуть ли не с автомобильный руль. А маятник вон какой длиннущий! Обошли мы вокруг ящика. Сверху над ним перекладина железная, а к ней прицеплен целый ряд небольших колоколов. Посчитал я их — восемь штук.

Потоптались мы ещё несколько минут возле часов, осчастливленные своей находкой, а затем захотелось нам выглянуть в окна. Я приблизился к одному окну, облокотился на железные поручни, и в тот же миг у меня даже дыхание захватило. В груди что-то ласково защекотало, по рукам будто иголочки побежали. Было такое впечатление, словно я птица и парю в воздухе.

Сначала я увидел за рекой где-то далеко-далеко на горизонте в сиреневой мгле зелёную полосу лесов. Казалось, кто-то там разлил жидкий изумруд, и он, подогретый щедрыми солнечными лучами, закипает, шевелится. Над ним фиалковый пар струится — лёгкий, летучий, и чем выше поднимается, тем больше голубеет.

Постой, да это же небо!

Какой бескрайний океан синевы! Какое раздолье! Расправь крылья и пари в нём, лети беспрепятственно во все стороны! Ничто тебя не остановит, ничто не помешает твоему полёту!

Со мной творилось что-то необыкновенное. Я будто вправду стал птицей: столько лёгкой голубизны влилось в мою грудь!