Загадка старой колокольни - страница 7

Я быстро достал из-за пазухи фотоаппарат и начал делать снимки. Один, второй, третий, четвёртый. Экспонометра у меня не было, и я просто увеличивал выдержку.

Потом Лёнчик тоже захотел пофотографировать. Разве же я мог ему отказать? Правда, он не очень-то и умел, и я его тут же немного подучил: как наводить на резкость, как устанавливать экспозицию. После этого, сменив кассету, мы с ним фотографировали открывшиеся виды изо всех четырёх окон.

Вот принесём в школу такие фотографии!.. Ну, кто ещё сможет похвалиться подобными? Радости нашей не было границ.

За всем этим не заметили, как солнце склонилось к горизонту.

Тут Лёнчик ещё придумал:

— Ты видел, Жужу, там есть одно колесико, небольшое, ну, то, что не больше блюдца. Гляди, как бы оно не выпало…

— Твоя правда!

— Я предлагаю, надо его забрать отсюда и послать в Дрезден Вилли как сувенир. Думаю, ему будет приятно.

— Давай, — согласился я. — Но сможем ли мы вынуть его?

— Это в один момент! — с жаром сказал Лёнчик.

Я снова согнулся, он влез на мою спину, встал на плечи. Но вынуть с первого раза колесико ему не посчастливилось. Пока он занимался этим делом, у меня крепенько заболели и плечи, и спина.

Но вот наконец колесико упало на пол и покатилось. Круть побежал за ним, стараясь лапами остановить. Соскочил и Лёнчик с моих плеч. Оказалось, что колесико без двух зубчиков. Мы рассматривали его, вытирая платочком от пыли и старого масла. Потом надели ботинки. И когда готовы были спускаться вниз, на родную землю, обрадованные тем, что всё удалось сделать, сумерки уже прокрались в круглую комнату. В тёмном ящике, где хранились часы, между колесиками и пружинами стало ещё темнее и угрюмее.

Спускаться вниз всё же было легче. Но приключилась новая беда. Когда шли мимо окон, были видны под ногами ступеньки. А внизу, на последнем ярусе, уже лежала густая темень.

— Эх, Жужу, — вздохнул Лёнчик, — говорил же тебе, что фонарики надо было носить всегда с собой. Не послушал, вот теперь и шагай в темноте.

— Кто знал, что так случится? — сказал я виновато.

Мы двигались на ощупь, не торопясь, чтобы не упасть. И снова Круть, как наихрабрейший среди нас, пробирался первым. Но самая большая неприятность ожидала нас впереди. Когда мы уже подошли к дверям, оказалось, что они заперты.

Мы попробовали нажать на них плечами, Круть — передними лапами. Но они даже не пошевельнулись. Вот это да!

Мы стояли ошеломлённые, растерянные. Это хорошо, что удалось сфотографировать надписи на корпусе часов, это чудесно, что мы можем послать нашему другу в Дрезден фото, но как нам быть сейчас?..

В эту минуту внизу раздался писк. Круть заворчал и попятился к моим ногам. Признаться, мне стало страшно.

— Давай будем стучать, — шепчу я Лёнчику.

— Давай, — согласился он. Постучали.

Но то ли двери были такими толстыми, что сквозь них не проникали звуки, то ли они очень плотно были пригнаны, только стук у нас вышел совсем глухой, слабый. Несколько минут ждали, авось кто-нибудь откликнется снаружи. Но напрасно.

Мы постучали сильнее.

И снова бесполезно!

— Постой, — сказал Лёнчик, — если нас поймает сторож, не оберёшься лиха! Было бы гораздо лучше, если бы мы сами так же незаметно исчезли, как и сюда вломились.

— Что же ты предлагаешь? — спрашиваю.

— Переночевать здесь… А завтра утром, когда вновь двери откроют, мы и выскочим.

— Но откуда ты знаешь, что двери вновь откроют, ведь мы, вспомни, сколько ни наблюдали за колокольней, только однажды увидели, что их отомкнули.

— Если сегодня что-то надо было взять здесь, то почему бы и завтра нет?

— Эх, — вздохнул я, — если бы… Но где же нам ночевать?

— Как где? Полезли наверх, потому что здесь, внизу, и вправду страшно. Вон там кто-то пищит. Может, летучие мыши, а может, крысы… Или ещё кто-то… А там, наверху возле часов, и будем спать.

Я не знал, что делать.

Но в это самое время внизу не только опять раздался писк, а даже кто-то зашевелился. И тут я впервые по-настоящему оценил, что значит для человека фонарик. Вот был бы он, я включил свет, и сразу всё стало бы понятным… А так…

Круть снова заворчал, ещё плотнее, весь дрожа, прижался к моим ногам.