– Не знаю, синьор Казанова, не знаю, – цесаревич спустился с моста, но одну ногу оставил на нижней ступени. – По-моему, разум учит человека быть порядочным, внимательным, он побуждает его к гражданской ответственности.
– О, если было бы так, Ваше Сиятельство. Если было бы так…
– Так и есть.
– Вы сейчас сказали, «учит человека быть порядочным».
– А разве нет?
– Это тот же самый разговор, который я когда-то вел с месье Вольтером.
– Что?! – восторженно вскрикнули русские.
– Это тот же самый разговор, – повторил Казанова, насторожившись, – который я когда-то вел с месье Вольтером.
– Что?! – воскликнули гости еще громче.
Казанова попятился назад, испугавшись и не поняв, почему вся русская делегация вдруг хлынула на него и прижала к парапету так, что он едва не перевернулся и не упал в канал.
– Я не понял… простите… я что-то не то сказал?
Русские, особенно дамы, пожирали его выпученными глазами. Даже Пезаро испугался этого внезапного возбуждения.
– Вы… Вы… Вы знали Вольтера? – спросил маленький цесаревич, проталкиваясь вперед из свиты. – Франсуа Мари Аруэ?
– Да.
– Это же… это же… просто невероятно! – томно вздохнула к небу мадемуазель Нелидова.
– О, Кандид, мое очарование! – млела мадам Борщова.
– То есть… то есть вы его видели? – растерялся Куракин. – Воочию?
– Да, граф, – Казанова перевел дух.
– Не может быть. Просто не может быть, – качала головой графиня дю Нор.
– Клянусь вам, господа.
– Ну-ну, расскажите тогда, – цесаревич чуть не подпрыгнул, не зная, куда девать свои руки. – Где же это было? В Париже? В Лондоне? Или, может быть, месье Вольтер побывал в Венеции? Поделитесь. Avanti![17]
– Нет, это было в Швейцарии, в его имении под названием Отрадное. Мы толковали о разуме, о суеверии, обо всем противоречивом в человеческой натуре.
– Вы не представляете, синьор Казанова, что значит Вольтер для России, – призналась мадам Борщова. – Наша императрица с ним вела переписку до самой его смерти. Она только что купила его библиотеку. Семь тысяч книг нам доставили в Петербург. Семь тысяч!
– И… и… что же он сказал вам? – Нелидова чуть не обняла Казанову от восхищения.
– Ну, в двух словах, месье Вольтер считал, что, если человек освободится от всех своих предрассудков и предубеждений, если он увидит логическую связь между мировыми явлениями, он сможет построить счастливое и справедливое общество.
– Это же весьма положительно, – сказал цесаревич. – Сколько ошибок совершает человек именно потому, что он что-то до конца не знает или не понимает.
– Несомненно, Ваше Сиятельство. Знания, безусловно, помогают человеку лучше организовать свою среду, улучшить свой быт. Но помогают ли они ему улучшить самого себя? Вот тут я не уверен.
– А почему же и нет? – спросил Салтыков.
– До какой степени влияют знания на нашу натуру? Могут ли знания поменять ту совокупность наших эмоций? А нравственность? Я думаю, что знания человека не способны воздействовать на его нравственный склад. Ведь сколько примеров мы видим в истории, когда люди и общества самых, казалось бы, поразительных нравственных убеждений, совершали в прямом или косвенном смысле преступления против человека, против его свободы, достоинства и жизни. Почему? Потому что мораль, постигнутая разумом, в тот момент не смогла удержать порыв страстей, не смогла остановить экстремальную необходимость удовлетворить человеческое желание.
Цесаревич видел, как туман все гуще и гуще скапливается вокруг моста.
– И что сказал Вольтер? Что сказал Вольтер? – Нелидова кипела от нетерпения.
Но Казанова взглянул не на нее, а на Александру, чье лицо розовело от холодного воздуха.
– Вольтер, несмотря на свои несравненные философские проникновения и на благородное стремление защитить права людей, как-то не понимал, что наш характер и наши убеждения основываются не на знаниях, приобретенных чтением, учениями и рациональным мышлением, а на нашем самоощущении, сформированном частично нашим врожденным умственным складом, частично – жизненными обстоятельствами.
– То есть вы с ним спорили? – взволновалась графиня Салтыкова, надеясь отыскать какую-нибудь интригу в рассказах Казановы.