Заключительный аккорд - страница 8
Зеехазе достал сигарету и прикурил её от спички.
— Неужели тебе трудно решиться на такой шаг? — Вопрос прозвучал чересчур обыденно, но всё же чувствовалось, что Эрвин придаёт ему особое значение.
— Теоретически мне всё ясно, — немного подумав, ответил Генгенбах.
— Наше положение в настоящее время, Герхард, совсем не похоже на то, в каком мы находились в конце августа во Франции.
— Это верно. Тогда мы по крайней мере знали, что уже не сможем дальше продолжать войну.
— Мы знали много больше: мы хотели начать работать против фашистов.
Генгенбах удивлялся тому, что Зеехазе, когда он вёл разговор о чём-нибудь важном, никогда не говорил на берлинском диалекте.
— А как ты это представляешь себе на практике, Эрвин?
— На юге и юго-востоке русские почти вплотную подошли к Будапешту, до города осталось всего несколько километров. Будапешт полностью окружён. И мы должны этим воспользоваться. Нам нужны командировочные предписания. Достать их — твоя забота. Тогда я и пойду по правильному пути, — усмехнулся Зеехазе.
— И ты полагаешь, что на своей старой ржавой малолитражке мы сможем благополучно пересечь линию фронта и, приятно улыбаясь, сказать русским «здравствуйте», как только прибудем в штаб ближайшей русской воинской части? Мол, так и так: двое военнослужащих германского вермахта, питающих особые симпатии к стране серпа и молота, просят оказать им радушный приём, поскольку они-де решили выступить против войны и свастики.
— Неплохо, господин обер-лейтенант! — Обер-ефрейтор скорчил такую мину, будто его любимой футбольной команде забили гол зелёные юнцы.
Генгенбах погрозил ему кулаком.
— Прости, Герхард. Однако ты не должен забывать того, что из меня не очень скоро выбьешь чушь, которую так долго вдалбливали мне в голову все, начиная с Геббельса и кончая вахтмайстером Куннбертом Монзе. Если хотите знать моё мнение, то я — за поездку на нашей старой малолитражке, с помощью которой мы будем более подвижны и, следовательно, скорее найдём прореху, чтобы перемахнуть через линию фронта.
— Прореху-то мы найдём, но нас в ней и заштопают.
— Я ничего против не имею, только это пусть сделают те, к кому мы идём.
— Нечто подобное мы пытались проделать во Франции. А ты не забыл, что тогда сделали с Людвигом Линдеманом?
— Поскольку он высадился не возле нашей наспех сколоченной группы, то, естественно, не мог принадлежать к вермахту.
Генгенбах понимающе кивнул и проговорил:
— У меня, как и прежде, такое чувство, что ему удалось пробиться к русским.
— Я лично надеюсь, что он своего решения не переменил, — пробормотал Зеехазе, который, будучи членом Коммунистической партии Германии, не скрывал своих симпатий к русским. Затем ему припомнились события, происшедшие 3 сентября 1944 года в Камбре.
Их было пятеро: Зеехазе, Генгенбах, Линдеман, обер-лейтенант Клазен и ефрейтор Мюнхоф. Они только что форсировали Сену. Плот, на котором они под покровом ночи переправились на противоположный берег реки, был сколочен на скорую руку из пустых бочек из-под сидра и досок от кузова развитого грузовика.
Когда плот оказался на самой середине реки, их обнаружил гитлеровский пулемётчик и тотчас же открыл огонь. Им ничего не оставалось, как быстро нырнуть под воду и находиться там столько, сколько позволяли их натренированные лёгкие. Добравшись до противоположного берега, они разошлись в разные стороны. Клазен и Мюнхоф открыто не решались выступить против гитлеровцев, хотя прекрасно понимали, почему это делают их коллеги — антифашист Зеехазе, Генгенбах, решивший отказаться от своего офицерского прошлого, и вахтмайстер Линдеман, который вообще терпеть не мог эту разбойничью войну с проигранными сражениями и печальным, таким близким уже, эпилогом. Тогда-то на берегу Сены они и расстались.
Поток отступающих гитлеровских войск нёсся к Сомме. Никто ни у кого не спрашивал, из какой они воинской части, с какой целью и куда двигаются. В вышестоящих штабах понимали, что все эти абсолютно неуправляемые потоки будут остановлены на берегах реки Маас или на линии Западного вала, что там вся эта масса будет заново перетасована и переформирована.