Закон предков - страница 10

И вот — Мраморное ущелье. Невидимая тропа в каменной осыпи. Красные жилы в глыбах мрамора. Живое тело Кодара…

— Авгарат бекэл! — кричит Дюдувул, — До свидания!

Чохтоо машет рукой. Он сидит верхом на олене. Аярик четкой нефритовой статуэткой стоит на белом камне. На прощанье Андрей и Аярик потерлись носами, обнюхали друг друга — старый эвенкийский способ выражения ласки.

— Приходи! — говорит Аярик.

Орел парит в небе. На кедровых иглах капли прозрачной смолы. Сверкают на свежих изломах кристаллы мрамора. Праздник сегодня. Впервые за эти три года Андрей идет не горбясь. Идет и видит себя по ту сторону Кодара, на берегу озера Орон.

Паромщик Егор Бодров озабоченно тукал по палубе деревяшкой, прибирал паром. Правой ноги у Егора нет — дань войне. Он хоть на одной ноге, да притопал к себе на родину, а младший брат Костя — тот и совсем не вернулся.

Но и на одной ноге Егор прокрутился — будь здоров! И семью завел, и дом себе срубил новый, и детей вырастил — давно они поразъехались кто куда. Сам-то Егор работал в колхозе бухгалтером, а теперь шестой год на пароме орудует. Приставать стал последние годы: старик! И паром, может быть, запустил до этого.

Хотя паром — сам по себе старик. Еще до войны его ладили, списать пора. Доски парома изработались и подгнили. Прибирать — мало толку: старье оно и есть старье.

Гостей ждал Егор! Из сельсовета ему передали: приедут, мол, к тебе из газеты, жди! А кто и зачем приедет — не разобрали по телефону.

У Егора в груди торкнуло: писал он письмо в газету, вроде как жалобу на колхозного председателя — запил председатель!

Но про письмо он подумал вскользь, мельком, а думалось старое — про Гошу с Мишей, это они к нему в гости собрались, не иначе.

Плыли как-то на плоту два чудака немазаных, стали тонуть — Егор их выловил из воды. Оказалось — вчерашние студенты, родом с запада. Очухались, обогрелись в будке — хохочут: Сибирь, мол, поплыли осваивать, таежники-землепроходцы, ловцы костров и романтики. Оба в областной газете работали — год как из университета. Веселые были ребята! На балясине парома в память о себе вырезали: «Кто мелко плавает, на мель не сядет. Миша с Гошей, ха-ха!» Егору прозвище выдумали: Бомбардир. Такие они были веселые, хохмачи.

На вороток, истертый канатом, села варакушка — неприметная серая птичка. К добру, видать! Не часто услышится кому в кустах голос варакушки, а увидеть ее и вовсе редко кому приходится. И будто бы удача тому случится, кому в глаза увидится соловей-варакушка.

И опять подумал Егор, что это Миша с Гошей обрадуют его своим приездом. Хороших людей увидеть — тоже удача! Егор тогда прямо помолодел возле них. Гамаюн Гоша походя шутками-прибаутками сыпал, а Миша к вечеру запалялся. Возле костра стихи читал о земной силе, а то с лицом ведуна говорил о людских слабостях: каждый человек, мол, за исключением немногих героев, подвержен зачатку порока. Постоянный духовный врач, дескать, человеку нужен, и что, мол, газетчик-писатель и есть такой врач. Гошу Миша Куликов называл талантом, будущим инженером человеческих душ, и Гоша переставал смеяться и тоже пускался в мудреную речь. Гошин хрипловатый тенорок накалялся и потрескивал, а светлые прямые волосы на голове разметались в разные стороны пшеничной соломкой. При этом Гоша весь подбирался и строго глядел в темноту.

В газете Миша Куликов писал про чужие книжки и кинофильмы, а Гоша Фокин сочинял фельетоны про разных бюрократов и ловкачей. Эти фельетоны Егор перечитывал по нескольку раз и даже приносил газетку с собой на паром — читал мужикам вслух. А если был пьяненький, хвастал: вот, дескать, какого человека спас от гибели Егор Бодров!

Теперь Егор так и считал, это они к нему едут — Гоша с Мишей. Но потом стал сомневаться и даже огорчился по этому поводу: времени прошло много, а писем от них не было, не писали они ему. Да и фамилии этих ребят перестали встречаться в газете. Может, давно отбыли к себе на запад яблоки кушать. Послали из газеты, конечно, человека по жалобе, и едет, всего скорее, кто-то другой, хотя письмо Егор адресовал на Гошу Фокина.