Закон развития - страница 6
— Устал я, Паша, — негромко пожаловался Тихон Андреевич.
— Тебе пятьдесят шесть, ты устал, а мне шестьдесят... По двенадцать часов из кузни не вылезаю. И войну прошел, в шахте семь лет отработал, в колхозе какие только работы не перепробовал.
— У меня ответственность была, Паша, — мягко сказал Тихон Андреевич. — Штука тяжелая, не каждому по плечу. Думаешь, за что нам такие деньги платит государство? За красивые глаза? Только радости от них мало. Вышел на покой, только бы и пожить, глядишь — трах! — и нет человека. Как мухи мрут. И все ответственность, Паша. Все соки из тебя берет.
— А у меня разве ответственности нет? — сощурился Павел. — Не подготовлю инвентарь, сев сорвется, без хлеба останешься ты, Тишка. И тоже не одними руками, головой поработать нужно.
— Не то, Паша, не то...
Наталья Борисовна, в переднике, с полотенцем в руках, стала в дверях, улыбнулась. «Сейчас брякнет что-нибудь», — подумал Тихон Андреевич.
— Ты чтой-то, Павел, — наконец сказала Наталья Борисовна, заговорщически поглядывая на мужа, — картошкой, говорят, торговать собрался?
— А что?! — Павел выпрямился и тоже как будто повеселел. — Дело правое. Грех куском бросаться, верно, Тихон? Утратила ты, Наталка, крестьянство, утратила. Избаловал тебя Тихон. Ишь, лес какой развела в подвале! За косы бы ее, Тихон, за косы.
Он с неожиданной легкостью и даже веселостью вскочил с дивана.
— Пойдем, Тиша, наберем мешочек, чтобы завтра не возиться. Первый автобус когда в город идет? В шесть? Ну и ладно. Может, два раза еще обернусь.
Спустились в подвал. Павел остановился у входа, а Тихон Андреевич, повязав старый женин передник, стал насыпать. «Охота пуще неволи, — бормотал он. — Ходить, конечно, не придется, первый сорт картошечка, с руками оторвут, а все-таки...» Ему было неудобно держать мешок и насыпать, но позвать на помощь Павла он не решался. Жена снова вклинилась между ними, отравила все своим дурацким смехом, вопросами. «Удивительный человек! Ну, если бы я навязывал Павлу эту торговлю, тогда понятно, а то ведь он сам предложил. Для него это — удовольствие. После этого он просто увереннее будет себя чувствовать в доме... Э, да разве она поймет!»
Покраснев от натуги, он поволок мешок к лестнице. Павел молча посторонился. И снова Тихон Андреевич ощутил неловкость, досаду, снова не решился попросить Павла помочь ему поднять мешок.
Никогда еще он не испытывал такой острой неприязни, прямо-таки ненависти к жене. Ведь дура, явная дура, за всю жизнь рубля своим горбом не заработала, на всем готовом всегда прохлаждалась, птичьего молока только не имела, а лезет, лезет...
В прихожей Тихон Андреевич с грохотом бросил мешок на пол, вытер рукой лоб.
— Многовато принес...
Павел вдруг позвал Наталью Борисовну. Она появилась не сразу, искоса, осуждающе взглянула на одного, на другого.
— Наталка, а ведь он и впрямь готов меня с картошкой на базар отправить, — сказал Павел, с задумчивым, жалеющим интересом глядя на брата.
У Тихона Андреевича часто-часто застучало в виски, ставшие непрочными, тонкими, как бумага.
— Кто хочет?.. Ты же сам... Ты что, Павел? — забормотал он, не слыша и не понимая своих слов.
Много-много лет назад, еще до войны, Тихон Андреевич получил выговор по службе, а до выговора его дело долго разбирали всевозможные комиссии. Все обошлось лучше, чем он мог ожидать. С тех пор служба его текла мирно, но страх перед возможностью нового разноса не покидал его. Уходя в отставку, Тихон прежде всего подумал, что теперь не нужно будет бояться, хотя первые месяцы, пока он привыкал к новому положению, страх нет-нет да и давал о себе знать. Сейчас же ему вдруг показалось, что ничего не обошлось, разнос все-таки настиг его. И самый строгий, какой только мог быть. Никакого снисхождения! Никакой жалости!
И Павел, лицо которого расплывалось в глазах, отступало и никак не могло отступить, был уже не Павел, а высокий начальник. Как удары молота, падали из его рта слова.
— Вбок живешь, Тишка! — кричал Павел. — Мы в деревне участки свои обрезаем, чтобы силу не распылять, колхозное производство поднять, а ты с эдакой-то вышины и вон куда скатился! Сукин ты сын, Тишка!