Закон тени - страница 48

— О чем?

— У флорентинца все время с собой была рукопись, которую он никому не показывал. Время от времени, будучи уверен, что его никто не видит, он погружался в нее, как в глубокую медитацию.

— Что за рукопись?! — взволнованно воскликнул Пико. — Какова ее дальнейшая судьба?

— Понятия не имею. Никогда этим не интересовался. Тогда мне это казалось неважным.

Пико помолчал, задумавшись.

— Необычный человек… А почему необычный?

— А из-за цвета волос. Он был огненно-рыжий, даже тевтоны такими не бывают. Словно из адского пламени выскочил. Узкоплечий, бледный… Звали его Марко. Я до сих пор себя спрашиваю, как случилось, что его зачислили аббревиатором. У нас в Риме рыжих не жалуют, и курия не делает исключений, если дело касается веры или предрассудков.

Манетто говорил о давних делах так, словно был их живым свидетелем. И у Пико снова возникло ощущение, что он гораздо старше, чем хочет казаться.

— А Леон Баттиста? Его тоже коснулись гонения?

— Нет, ему ничто не угрожало, по крайней мере официально. Конечно, он имел сношения с заговорщиками, поскольку принадлежал к школе Платона. Но от подозрений его спасло полное погружение в искусство. Хотя тот факт, что архитектор находился под покровительством кардинала Просперо Колонны и часто у него бывал, вряд ли нравился Павлу Второму.

— Почему вы так решили?

— Колонна никогда не пользовались симпатией Святого престола. Они всегда были мятежниками, поддерживали императора, враждовали с другими семьями и не угодничали. Слишком сильные, чтобы стать бандитами, и чересчур слабые, чтобы обеспечить себе папство, они проявляли силу на бастионах и слабость в стенах города. Народ их поддерживал. Это семейство провело больше времени в изгнании или в одиночных камерах, чем в собственных дворцах, но без них не было бы Рима. Вот и нынче, когда они снова на ножах с Папой, в коллегии кардиналов есть один из них, Джованни. И тех, кто прочит его в Папы, предостаточно, как и тех, кто хотел бы его уничтожить.

Пико был озадачен.

— На чем же держится государство, если одна его часть в постоянной вражде с другой? И как Альберти удавалось выкручиваться? Вы говорите, он держал сторону Колонны. И в то же время имел должность в курии?

— В этом особенность Рима и его сила: в Риме правит не конкретный принцепс, а преходящая власть, и длительность правления в руках Божьих. Все склоняются перед этой властью в надежде, что завтра колесо Фортуны повернется в их сторону. То, что сегодня в руках Орсини, завтра перейдет к Колонне, а послезавтра — к Савелли или Вителлески. Все преклоняют колени перед папской тиарой и плетут заговоры, чтобы ею завладеть. В таком согласии Рим живет уже тысячелетие. Но если явится настоящий правитель, город разлетится вдребезги, как стеклянный колокол, в который позвонили ударом молотка.

— Не может быть, — задумчиво промолвил Пико.

Манетто подошел к окну.

— Как на карнавале, который разгулялся на улицах, — неожиданно заметил он. — Круговращение масок, а лиц не видно. Вы ничего не заметили, сер Пико?

Юноша оторвался от своих мыслей.

— Карнавал? Весь город в праздничной лихорадке. Может, чересчур возбужден для столицы христианского мира.

Манетто бросил на него взгляд.

— Именно так. Есть в этих днях что-то нездоровое, какой-то яд поражает улицы и заражает людей, как миазмы с болот Агро-Романо. И так каждый год.

Пико пожал плечами.

— Может, такова природа праздников? Разве нарушение всех правил, скрытое под масками, не связано с языческими обрядами? Древние римляне на несколько дней открывали железную дверь, чтобы выпустить наружу богов подземного мира. С течением веков эти обычаи стали забываться, но праздник сохранился во всей Италии. И он источник радости, а не тревоги.

— Рим — город не такой, как все. Вы никогда об этом не думали, Пико? Его время отмечено кровью. Вспомните мифы о возведении Ниневии, Трои, великого Вавилона. Любовь богов к земным женщинам, подвиги героев. Или прибежище для народов, которые вынуждены сняться со своих выжженных земель, но которых ведет надежда. Таковы наша Флоренция или Венеция. А Рим, родившийся на месте крови, пролитой братьями, этот кровавый след тащит на себе сквозь века.